Черный ход

22
18
20
22
24
26
28
30

Дрожь усиливается. Рут повторяет сказанное Пастором, вертит в голове так и этак, и чувствует, как ее трясет, будто от приступа лихорадки.

Что происходит?!

«Танец, танец лодочника!Танцуем всю ночь до рассвета!Чем лодка не танцпол?Плыви, лодочник, вверх по рекам Огайо…»

– Его нельзя оставлять здесь, – Рут встает. – Преподобный Элайджа, у вас есть повозка? Лошадь?

Она пытается скрыть от чужих взглядов свое состояние. Так прячут деньги от спутников, вызывающих подозрение. Получается или нет, не ей судить. Еще труднее избавиться от навязчивой мелодии, всплывшей из темных глубин памяти. «Танец веселого лодочника» в обработке для губной гармоники. Пастор никогда не исполнял эту песню, да еще так фальшиво. Во всяком случае, он никогда этого не делал в присутствии Рут.

«Танец, танец лодочника!Танцуем всю ночь до рассвета!Лодочник танцует, лодочник поет,Лодочник делает все, что угодно…»

– Этого человека, живого или мертвого, надо доставить к шерифу. Сделать заявление…

– Шериф? Это к Дрекстону, что ли?!

Элайджа истерически хохочет:

– Шериф пьет больше моего. Мы его не добудимся, мисс. Шериф – пустое место, и даже на этом месте он долго не просидит. К тому же он ночует у вдовы Махони. Привезти труп к ней – стопроцентная гарантия, что вдова поднимет на ноги весь город.

Священник назвал еще живого человека трупом? В присутствии умирающего?! Упрек застывает в горле мисс Шиммер. Если Элайджа сгоряча и позволил себе лишнего, то все упреки мира опоздали. Красавчик Дэйв все еще человек, но вне сомнений, он больше не живой.

Пастор берется за гармонику:

«Я есмь воскресение и жизнь, – звучит благая весть, – и всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек…»

А Рут слышит:

«Лодочник танцует, лодочник поет, лодочник делает все, что угодно…»

– Если хотите сделать заявление, мисс, – Элайджа перебивает напев, – обратитесь к помощникам шерифа. Двое живут неподалеку, на Кладбищенской: Джошуа Редман и Сэмюель Грэйв. Подходящее название для улицы, не находите? Дом с черепичной крышей, дальше пустырь и кладбище. Парни бойкие, им проснуться – что мне до ветру сходить! Простите, мисс, я сегодня несдержан на язык…

– Черепичная крыша, – повторяет Рут. – Дальше пустырь и кладбище.

– В яблочко, мисс! – похоже, священник не в силах остановиться. Мелет и мелет, и речь преподобного Элайджи звучит так, словно рот его набит хлебным мякишем. – А я разбужу мальчиков Руперта Формана – и мы доставим тело гробовщику Ходжесу. Врач этому вралю уже не нужен, а у гробовщика есть холодный погреб. Там Ходжес за полдоллара красит мертвецам щеки и подвязывает челюсти. Если утром шериф захочет осмотреть тело, труп будет к их услугам. Не беспокойтесь, мисс, я засвидетельствую, что вы стреляли, защищая меня от неминуемой смерти. Ни один суд в мире, даже неправедный судия, который Бога не боится и людей не стыдится, не сможет придраться к вам…

Когда за станцией дилижансов раздается выстрел, Элайджа подпрыгивает на месте. Журчит дурно пахнущая струйка, стекает по брючинам на землю – преподобный обмочился от страха.

– Где это? – быстро спрашивает Пастор.

– К-к-к-кажется, на К-к-к-кладбищенской…

«Двое живут неподалеку, на Кладбищенской: Джошуа Редман и Сэмюель Грэйв…»