— В нашем. Неужели не слышал о двух смертях на Кауплемине тридцать один?
— На Кауплемине тридцать один? А разве это не обычное отравление несъедобной выпечкой? Я слышал, что была встреча старых подруг и одна сослепу что-то не то добавила в тесто. Но разве это можно считать преступлением? Вот, Хьюго, когда ты работал в полиции — вот там были преступления. Помнишь, как мы вместе их разгадывали?
Мадам взяла орешек из вазочки:
— Олав, вы тоже работали в полиции? В криминальной?
— Можно сказать и так. В те времена, когда мой друг Хьюго был у руля в этом городе, весь их криминальный отдел отдыхал в этом баре. Теперь времена изменились, как и начальство, и в этом месте из их старой гвардии редко кого можно увидеть. Поэтому, Хольм, мой дорогой, за тебя!
Все трое дружно подняли стаканы и салютовали друг другу. Мадам Вольф откровенно наслаждалась вечером. Уже несколько дней, как она спешно покинула любимую Францию, летела на родину по рождению и предчувствовала самое худшее. Однако сейчас, сидя в этом уютном баре, в теплой компании новых друзей, будущее уже не казалось ей настолько мрачным. Она погрузилась в эту атмосферу дружеского праздника, в которой и она, и Хольм вместе рассказали Олаву о событиях последних дней. Мадам очень быстро поняла, почему он не являясь полицейским, был в почете у стражей порядка — умеющий слушать бармен, а самое главное, вовремя подливать алкогольные напитки и задавать короткие вопросы, которые создавали впечатление полного его участия и заинтересованности в теме.
— Согласен с Хьюго! Раз у архитектора был мотив — значит он и убийца! Замочил старушек и сам отошел в мир иной.
— Слишком просто, — покачала головой мадам Вольф.
В организме француженки к этому времени уже плескалась пинта темного пива, но мадам продолжала сохранять вполне сносную трезвость рассудка.
— Эта дама не любит простых решений, — усмехнулся полковник, — ей нужны особенные загадки.
Вольф проигнорировала его выпад, упрямо заявив:
— Я чувствую, что загадка еще не разгадана. Чувствую!
— В нашем с вами возрасте, только и остается, что чувствовать, — вздохнул Олав, владелец бара тоже успел изрядно осоловеть и от разговора, и от пива. — Иначе, превратимся в таких же склочных старух, как те, с улицы Кауплемине, начнем докучать остальным, будем бояться выходить из дома… Начнем жить на одну пенсию, эх… Будут к нам приходить молодые волонтеры… и волонтерши…
Олав подставил под голову руку, потому что бармена начало пошатывать. Он пьяно улыбнулся.
— Нет, а что? С волонтершами мне мысль понравилась!
— Олав! — осадил его полковник. — Не здесь же.
Хольм наклонился в сторону француженки и приложив руку ко рту, громко прошептал:
— Не обижайтесь на него, Олав всегда был падок до женщин. Сперва официантки, потом волонтерши.
— А что плохого в волонтершах? — поднял голову Олав. — Хьюго? Только представь себе эту картину: вечер, я в халате, в зубах у меня сигара, звонок в дверь. Открываю — а там на пороге две русоволосых волонтерши. Ваш, говорят, пакет, господин… А я им чаек, кофеек предлагаю, бренди. Не откажут же они дедушке?
— Бренди? От волонтеров? — захохотал полковник. — Олав, дружище, эко ты размечтался! В лучшем случае — хлеб, пачка макарон и таблетки!