— Чечены! — охнул казак. — Напоролись! Бегите, бабы! В сады, может быть, кто из станичников там с ружьем. Бегите!
Он ловко, одну за другой, скинул женщин с арбы, спрыгнул сам, разворачивая быков поперек дороги, пряча туловище за высокое колесо, прилаживая ружье поудобней.
Конные гикнули и пустили коней широким махом, разъезжаясь подальше, чтобы не стать легкой мишенью опытного станичника. Ерофей выстрелил, второй слева закачался в седле и сунулся лицом в гриву. Но Тагир с товарищем обскакали арбу с двух сторон и в две шашки исчертили кровью голову и плечи казака.
Дауд же погнался за женщинами. Старшая, поняв, что обеим им не уйти, остановилась, подхватила с земли увесистый ком и пустила в морду чеченской лошади. Та дернулась в сторону, но юноша удержал поводья и поскакал за младшей. Та бежала со всех ног, всхлипывая и причитая. Четвертый же всадник подлетел к Пустовойтовой и круговым движением шашки снес бабе голову.
Дауд догнал девушку, обхватил руками за плечи и легко, на скаку, кинул ее перед собой на седло. Завернул лошадь и уже шагом поехал назад, к Тагиру.
Тот хлопотал у раненого, уложенного на землю.
— Что с Мансуром? — крикнул Дауд.
— Плечо пробито. Ватой из бешмета заткнул, кровь остановить. Вернемся к Абдулу, там и решим. Как у тебя?
Тагир выпрямился, подошел к брату, сорвал платок с пленницы, отогнул голову вверх, грубо ухватив волосы. Черные глаза, округлившиеся почти вполлица смотрели в немом ужасе на убийцу родителей.
— Хороша, Наташа! — прищелкнул Тагир языком. — Ты не трогай ее. Отвезем ее в Эндери. Если она не просверленная, турецкие купцы из Анапы за нее много дадут. Хорошее ружье тебе купим. Повезет, еще и оденешься…
В дверь постучали. Капитан Силантьев поставил стакан на стол, шумно выдохнул и крикнул свирепо:
— Кто там еще?! Входи!
Пригнувшись, чтобы не задеть низкую притолоку, в комнату протиснулся унтер. Только у стола, где потолок был повыше, он смог выпрямиться, отдать честь и начать рапорт. Пока он докладывал, капитан оглядывал своего подчиненного: жилистое тело, обтянутое стеганым синим бешметом, поверх которого еле сходился форменный мундир, панталоны, заправленные в мягкие чувяки и прикрытые до колен ноговицами.
— Ты кто, унтер? — прервал капитан начальника караула. — Ты скажи мне, кто же ты есть?
— Старший унтер-офицер Орлов, десятой роты севастопольского мушкетерского…
Капитан утвердительно качал головой, отмечая каждое новое сообщение подчиненного.
— А почему же одет не по форме? — вопросил он, силясь открыть пошире смыкающиеся веки. — Почему приходишь к докладу не в сапогах, а в непонятной мне обуви?
Орлов, ухмыляясь в длинные густые усы, добавлявшие лет десять к его двадцати восьми, смотрел на своего командира.
— Удобней же, ваше благородие! Ей-ей, по горам здешним куда проще так бегать. И штиблеты тутошние ногу хорошо берегут. А что кафтанчик тепленький поднадел, так ночью туман опустится, холод придет. А мне до утра меж постов крутиться.
— Хорошо, — кивнул Силантьев, да так сильно, что и сам качнулся вперед и оперся о столешницу, чтобы не рухнуть со стула. — Хорошо ответил. Так и выпей со мной за… за нашу службу.