Сиверсия

Осадчий впился пальцами в горло Добрынина.

– Этот прием называется «тигр ломает шею журавлю». Полковник, я проведу его медленно, чтобы ты почувствовал, как рвется твоя гортань и остается в моих руках.

– Одессит… Костик… Вор в законе…А-а-а-а… – он жалобно застонал.

– Погоны продаешь! Мразь!

Осадчий брезгливо отпихнул его.

– Скажешь Одесситу, что заказ выполнил. Понял?!

– Ты больше не жилец… – выдохнул Добрынин.

– Уходи, полковник. Прошу тебя! Уходи, пока живой!

Добрынин трудно поднялся, держась за горло, покачиваясь из стороны в сторону, побрел прочь. У двери с ржавой табличкой «Аварийный выход» он споткнулся, упал, чуть замешкался, потом неожиданно резко вскинул руку.

Выстрела слышно не было. Только очень тихий, свистящий звук. Потом удивленный, по-детски удивленный взгляд Добрынина и расползающееся темное пятно на его лбу, точно третий глаз. Пару секунд он еще держал вскинутой правую руку с зажатым в ней маленьким ПСМ, потом, так и не закрыв глаз, рухнул ничком на усеянный окурками бетон грязной платформы.

Осадчий опустил пистолет Мозгового. Он был уверен, что сейчас вновь, как всегда, нахлынет, захлестнет знакомое чувство наслаждения чужой смертью, которое овладевало им всякий раз, когда он убивал, появится сладковатый привкус во рту, затрепещет сердце и захочется убивать, жестоко, без разбора, без повода, и нужно будет опять с этим бороться. Он ждал и боялся этого и ненавидел себя за «слабость», как он это состояние называл. Но ничего этого не произошло. Он обернулся к Хабарову и Марине.

Расширенными от ужаса глазами девушка не мигая смотрела на него. Осадчий поймал этот взгляд, вскинул руку, точно защищаясь, потом, пересилив себя, пошел навстречу.

– Наверху все тихо. На строительной площадке видим двоих в колеснице. По виду братки. Ждут. Наблюдают. Движения нет.

Доклад капитана Ивочкина был лаконичным.

– Спускайтесь внутрь. Задача – наблюдение. На связь через 15 минут. Как понял?

– Есть! Наблюдение. 15 минут.

Генерал Гамов посмотрел на часы. Стрелки показывали 10.05 первого утра наступившего года. Он достал сигареты, закурил. Это был хороший табак, чуть терпкий, чуть горьковатый, с глубоким насыщенным вкусом. Он курил и смотрел на белесые струйки дыма, что тянутся от сигареты зигзагами вверх. Он думал. Подобное состояние, чуть заторможенное, внешне абсолютно непроницаемо-спокойное, было у него всякий раз перед принятием важного решения. А он привык принимать решения. Привык к грузу последующей ответственности. И все-таки сейчас он медлил.

– Почему вы не отдаете приказа о штурме?

Слова неестественно резко прозвучали в пустом школьном коридоре.

Генерал не обернулся.