Неверным, блуждающим взглядом он принялся равнодушно рассматривать комнату с бревенчатыми, увешанными пучками трав стенами, более чем скромную постель, ворох старинных книг, нехитрую посуду в самодельном стенном шкафчике в углу, висевшую на лосиных рогах шубу и свою старую гитару, наконец, самого Митрича.
Старик сильно сдал. Его тельце было сухим и маленьким, а лицо похожим на сморщенное печеное яблоко. От лица исходил неизъяснимый свет. Наверное, так светится доброта.
Свеча скоро догорела, и свет поглотила тьма. Хабаров закрыл глаза и стал слушать тишину. Он сидел так какое-то время, потом поднялся и, морщась от боли в затекших от неподвижного сидения ногах, вышел на улицу. Солнце клонилось к закату.
«Странно, я что, проспал полдня?» – догадка казалась нелепой.
Хабаров вернулся в дом, запер на ночь двери на засовы. Внезапная, пронзающая всё нутро боль сбила его с ног. Он беспомощно рухнул на колени посреди избушки, завалился на бок, сцепил до скрежета зубы, чтобы подавить вырвавшийся из груди стон, и потерял сознание.
Он очнулся от отвратительного горького привкуса во рту. Разжав его зубы, Митрич ложкой вливал ему в рот отвар.
– Вот, волк меня съешь, помощничка я себе призвал! – досадовал дед. – Спокаивал себя, мол, Саня приедет – помру. А тут еще Бог укажет, кто скорее!
– Правильно говоришь, отец, – прохрипел Хабаров.
Митрич отвесил ему щедрую оплеуху, сунул кружку со снадобьем в руки.
– Допивай сам. Не дите малое, чтоб за тобою ходить!
Хабаров сделал еще глоток и закашлялся. От горечи напитка спазмом перехватило горло.
– Отвар твой дождем и полынью пахнет.
– Горькими слезами он пахнет. Пей слезы-то. Понадобятся они тебе…
Старик взял ухват и, подцепив им чугунок, понес к столу.
– Ох, ты! – вдруг вскрикнул он и остановился на полпути. – Дрянная рухлядь! Других лечу, а у самого спина – разворошенный муравейник. Чего лежишь-то, как новопреставленный?! Подхвати чугунок-то. Без супу останемся!
Хабаров отбросил к стене самодельное одеяло, сшитое из трех шкур сибирских козуль[48], поднялся с самодельной кровати и пошел к деду.
– Прости, отец, – сказал он, внезапно устыдившись и своей немощи, и убивающего душу пессимизма.
Старик сел за стол, привалился спиной к стене.
– Кашу в маленьком чугунке достань. Да руками-то куда ты лезешь?! Ухват же есть! Эх-ма… Недотепа! Не умеешь ты… – вздохнул дед. – И жить не умеешь…
Ели молча. Сначала грибной суп, потом кашу из проросших зерен пшеницы, приправленную кедровым маслом. Хабаров ел жадно, с аппетитом прихлебывая. Старик ел аккуратно, не спеша, оказывая почтение каждой ложечке. Его уважение к еде было абсолютным, действительно, как к дару Господа. Он съел мало, но насытился, и сидел довольный, с видом счастливого человека.
ebooksa