Обитель милосердия

— А вонищу-то развели, — вошедшая первой в палату Воронцова с неудовольствием оглядела больных. — Говорено ведь было, чтоб дверь открывали.

Шедшая следом Ирина Борисовна невольно отшатнулась: спертый кисловатый запах ударил в нос, будто из откупоренной бутылки с перебродившим соком. Четверо из лежащих, повернув головы, с вялым любопытством смотрели на нее. У троих из них одеяла были откинуты, и они лежали не двигаясь, широко раздвинув ноги, в бесстыдной старческой наготе. Еще двое, очевидно послеоперационные, постанывали и хрипели в забытьи. У большинства от животов тянулись резиновые трубки, опущенные в подвешенные к матрацам грязные бутылочки. Одна трубка выскочила из бутылочки, и моча равномерно покапывала на ухабистый линолеум, образовав внизу небольшое буроватое озерцо. Под кроватями, а у кого-то и прямо на табуретах желтели содержимым «утки» и «судна».

На мгновение она прикрыла глаза, и тут же, спохватившись, улыбнулась подошедшему мужу, который, сжав скулы, смотрел в открывшееся перед ним пространство.

— Заходи, заходи, чего стесняешься? Куда прикажете, Таисия Павловна?

— А чего приказывать-то? Одна всего и есть свободная. — И медсестра дарящим движением потрепала длинноногую, в «башмачках» койку, возвышающуюся над прочими, как верблюд, затесавшийся среди пони.

— Да что ж он тебе, жокей, что ли? — неприязненно произнес лысый, желтоватого отлива мужчина, лежащий по соседству, по свежему виду — единственный дооперационник. С первых слов отложил газету и ждал случая вмешаться в разговор. — Навернется с такой парапетины, так и до реанимации не дотащите.

— Перестаньте, сглазите! — рассердилась Ирина Борисовна.

— Без тебя, Ватузин, не обошлись, — дерзость в пациентах старшая медсестра пресекала и до панибратства старалась не допускать. — Всего-то второй день, а в каждой бочке затычка.

— А я тебя в первый день раскусил, что ты есть за штучка, — с готовностью заскандалил Ватузин. — Вентилятор лучше б наладила, чем вякать. Накидали как сельдей в бочку, не продохнешь.

— Щас сбегаю, — охотно согласилась Таисия. — Может, еще монпансье желаешь?

— От вас дождешься. Если только с дустом, — желчно отреагировал Ватузин.

— Ну, ничего, — «успокоила» его, а заодно и себя, разозленная медсестра. — Вот тебе отрежут чего надо, тогда я погляжу, как заговоришь. Небось по-другому заюлишь.

— Чего уж так-то? — Шохин, с осуждением слушавший перебранку, затеянную новым соседом, при последней мстительно сорвавшейся реплике медсестры удивленно посмотрел на нее. — Все-таки перед операцией человек.

— А если перед операцией, так и хамить можно?!

— Да нет, конечно…

— Миша, — Шохина обеспокоенно потянула мужа за рукав. — Давай поблагодарим Таисию Павловну и будем располагаться…

— Просто, знаете, меня когда в живот ранило, так медсестра одна тащила. С боли, стыдно сказать, таким матом шарашил, откуда только слова вспомнил. И ничего — даже не огрызнулась. Потому что — сестра милосердия.

Воронцова было вскинулась, но уперлась в жесткий встречный взгляд.

— Ну, здесь не фронт, так что… — она, недовольная собой, потопталась. — Размещайтесь. Пришли болеть, так болейте, а не митингуйте. — И, не обращая внимания на заискивающий жест его жены, решительно вышла из палаты.

— …Что, новенький? — поинтересовалась у Воронцовой сидящая на посту молоденькая медсестра.