Он углубился в документы.
— Понимаете, два месяца назад перенесли второй инфаркт.
— Женщина неотрывно следила за изменениями в лице заведующего урологическим отделением, пытаясь по ним определить, какое впечатление производит история болезни, и это мешало.
— Нужен полный покой, а тут это. Пытались по-всякому оттянуть. Если б не приступы… Совсем он, бедный, извелся.
— Ну, не балабонь, без тебя разберутся. — Шохин сделал рубящее движение, и жена осеклась.
— Главное — второй инфаркт, — тут же, беспокойно вглядываясь во врача, не удержалась она. — Первый был обширный, да теперь еще все это. Как, по-вашему, операцию можно делать?
— Вот зануда, — усмехнулся Шохин, — кого хошь изведет. Сорок лет с ней мучаюсь. Может, хоть теперь избавлюсь.
— Болтаешь здесь, — суеверно рассердилась жена и незаметно постучала костяшками пальцев по сиденью стула.
— Вы в самом деле зря паникуете… Михаил Александрович, да? — Карась понимающе покачал головой: каждый из них торопился в таких случаях сказать как можно больше, полагая, очевидно, что из их слов врач сможет понять что-то, чего нет в истории болезни, но что самым решающим образом повлияет на ход лечения. — Аденома простаты. Без отклонений. Операцию сделаю сам, по новой методе: обычно мы делаем в два приема, а здесь обойдемся одним.
— Может, дополнительно обследовать сердце? — Она нашарила и жестом фокусника принялась вытягивать из сумочки желтоватую похрустывающую кардиограмму.
— Ничего больше не надо, — решительно отказался Карась.
— Пару дней дополнительно обследуем, потребуется — пригласим кардиолога. Так что, — он нахмурился, перехватив ее сомневающийся взгляд, — все будет на высшем идейно-художественном уровне.
— Стало быть, на верстак, — вымученно пошутил Шохин.
Можно подумать, что был хоть какой-то шанс избежать этого.
— Фронтовик? — требовательно перебил Карась. За годы работы в урологии у него «наработались» серии психологических приемов, действующих безотказно.
— Ну, а как же? — Шохин удивленно встрепенулся. И это его удивление, и то, что на пиджаке у него не было ни значков, ни планок, — все внушало уважение. Обычно они приходят сюда, увешанные побрякушками, словно новогодняя елка. Некоторые еще и ворох почетных грамот тащат.
— Пять орденов, три ранения, в сорок первом в окружении в партию вступил, — поспешно, недовольно скосившись на не к месту лаконичного супруга, отрапортовала Шохина. Она словно бросила эти ордена и ранения на невидимые, но реально присутствующие в кабинете весы, на которых сейчас взвешивается отношение к ее мужу.
— Хватит тебе все в одну кучу! — Шохин, извиняясь, глянул на завотделением. — Хотел один прийти, да разве отпустит? — Да, — вздохнул он, изображая лукавство, — прошли времена, когда по девочкам бегал. Теперь не убежишь.
— Бог с вами, Михаил Александрович, — Карась одним игриво-сочувствующим движением лица показал ему, что шутку принял, и ей, что принял это именно как шутку. — Смеяться изволите: от такой жены — и по девочкам. А вот на ноги поставим — это точно. В конце концов, что такое шестьдесят восемь? Как мы недавно выяснили — это еще даже не средний возраст.
Ему все больше становился симпатичен этот человек, в котором даже сейчас, сквозь неуютность нынешнего его положения проглядывала какая-то особая, въедающаяся годами весомость. Жена его по-прежнему неподвижно сидела на стуле. В отношениях с мужем она напоминала лайку, крутящуюся возле секача, отскакивающую при малейшей опасности, но тотчас опять наседающую, назойливо и неотвратимо добиваясь намеченной цели.