Обитель милосердия

И далее со свойственной ему обстоятельностью принялся методично крушить шаткие ноевские построения.

Сидящий же в зале Ной сиял! Потому что теперь получалось, что чем больше Гальперин разрушал, тем больше восхищался.

Когда, закончив выступление, Исаак Михайлович возвращался на место, Иосиф Соломонович поднялся и с чувством обнял его.

Кстати, со вторым оппонентом, куда более лояльным и осторожным, оскорбленный Ной даже не раскланялся.

Такова сила слова!

Между прочим, после конференции дискуссия по поводу «деяния, содержащего признаки преступления…» потихоньку сошла на нет. А из нового Уголовного кодекса неуклюжую формулировку, само собой, поспешили исключить.

Обитель милосердия (Повесть)

Чувствовал себя Илюша Карась не так чтоб в полном порядке. И хоть на вчерашнем пикничке, вопреки Оськиным настояниям, был воздержан до неприличия, какая-то общая омерзительность все-таки проявлялась. Может, причина в той стопке фруктовой эссенции, что под видом вишневой настойки ввернул-таки в него предприимчивый негодяй и виртуоз порнографического анекдота Стас Саульский? Оченно даже может быть. Хорошо хоть сегодня не операционный день.

— Илья Зиновьевич! Там эти пришли. Шохины.

Всех находящихся в здании клиники Таисия Павловна Воронцова беспощадно рассекала на две неравные части: «наши» — и голос ее с изрядным вкраплением металла, обращаясь к людям в белых халатах, трогательно побрякивал, — и «эти». «Этих», естественно, было больше.

С момента ее перевода из гинекологии Карась невзлюбил старшую медсестру. Чувство это, как и положено руководителю, он добросовестно пытался подавить и уж во всяком случае не выказывать, тем более что поначалу оно воспринималось лишь как естественная реакция интеллигентного человека на неприкрытую угодливость. Но было в этой неприязни и что-то неосознанно-личное, а потому беспокоившее. Обнаружил он причину совершенно случайно. Как-то, задержавшись в кабинете, услышал на другом конце засыпающего отделения неприятные, саднящие звуки, живо напомнившие ему день похорон матери, когда под порывами кладбищенского ветра вот так же дребезжали жестяные листья на могильном венке. Выскочив в коридор, он увидел на другом его конце Воронцову, с аппетитом разносившую провинившегося больного.

— Благодарю. Пригласите.

Освободилось два места: умершего накануне восьмидесятилетнего старика и в палате для инвалидов войны, или — с ехидной «подачи» ординатора Тёмушкина — в Ставке Верховного главнокомандования. Сейчас в двухместной Ставке в одиночестве долеживал директор лесоторговой базы.

Правда, туда планировался Саульский, у которого месяц назад Карась не без злорадства обнаружил камни в почках, но место Стасу понадобится только после возвращения из заграницы. Так что в общем-то можно Шохина запустить и в Ставку. Но Динка тоже хороша, стервозина. Звонарнула между делом: Илюшенька, лапочка, положи — хороший человек. И — с концами в Сочи. А чем хорош, через кого хорош?

— Разрешите? — Их было двое: пожилой, в приличной югославской «тройке» мужчина, худощавое, в крупных родинках лицо которого было перетянуто морщинами, как опечатанная сургучными печатями бандероль, и настороженно державшаяся чуть сзади женщина.

— Илья Зиновьевич! Вам должны были звонить, — едва войдя, она напоминающе, неестественно заулыбалась.

— Знаю, знаю, проходите. — Карась приветливо поднялся, избавляя вошедших от первого чувства неловкости. «Нашего круга, — уверенно определил он. — Должно, и в преферанс маракуют».

— И какие проблемы?

— Похоже, что больше никаких, — мужчина поднял и опустил руку. — Дожил, понимаете, до пошлой жизни: отлить без «скорой» не могу. Кончился мужик.

— Ну что вы, — Карась принял от женщины конверт и аккуратно вытряхнул его содержимое на стол. — И дел-то всего: простату чикнуть. Не то чтоб очень приятно, но и паниковать нет оснований.