И, во-вторых, — она добралась-таки до его шевелюры, отчего у Карася томительно заныло внутри, и, мягко улыбаясь, приблизила его лицо. — Ты спрашивал, какой интерес мне? Объясняю: хочу, чтоб об Илье Зиновьевиче Карасе слава как об Илизарове гремела. А о том, что к этому приложила руку и некая безвестная Татьяничева, будем знать только мы с тобой. — И, отвечая на вопрошающий его взгляд, добавила: — Я, видишь ли, тщеславна и предпочитаю быть любовницей московского профессора, а не подружкой провинциальной знаменитости.
Прежде чем растерявшийся Карась ответил, Татьяничева вышла из кабинета.
Ирина Борисовна кроила шагами свою ставшую неуютной квартиру, переходя из комнаты в комнату, и с трудом удерживаясь, чтобы в третий раз за вечер не позвонить в отделение. Она совсем было подобралась к телефонному столику, когда собранный мужем дверной звонок пропел мелодию из арии Дон Кихота. Впрочем, басил он и «врал» мотив так же нещадно, как и его создатель.
— Я не разбудила, милая? — старушка-соседка, чей возраст даже сама она определяла «на глазок», с допуском в два-три года, мелко потряхивала головой на пороге. — Я только спросить о Михал Ляксандрыче.
— Сделали операцию, пока все хорошо.
— Ну, дай-то бог, — старушка щурилась слезящимися глазами. — Душевный человек. А я вот ему тут… В церкви была, так это просвирки, — она поспешно принялась разматывать протертый носовой платок, внутри которого потряхивалось несколько сухариков. — Ты б ему дала. Врачи врачами, а Богово — это само собой.
— Мы ж неверующие, Александра Ивановна, — Ирина Борисовна сдержанно, выказывая благодарность, улыбнулась. — Так что вряд ли ваш Бог атеистам помогать станет. Да и муж, если узнает, меня саму выгонит.
— А ты не говори, размочи в воде и дай, — старушка пересыпала сухарики в ее ладонь и сама же заботливо сжала пальцы. — Верующие вы там иль еще какие, а Господь все одно позаботится. Щас и не разберешь, где кто. На словах-то все: «Бога нет», а как прижмет, так и «Господи, спаси».
— Ну, к Михал Александровичу это не относится. Он на чем всю жизнь стоял, и сейчас стоит, — она вдруг устыдилась, поймав себя на заурядном хвастовстве.
— Душевный человек, — согласилась соседка. — Строгий, конечно, не без того, но душевный. Все по правде.
Двадцать лет назад Шохин, злоупотребив своим депутатским положением, «выбил» комнату для ее тяжелобольного, теперь уже давно умершего сына.
Мужа она увидела, едва войдя в отделение: обмякнув, сидел он в холле, в кресле, развернутом к входной двери. Голова его безвольно свешивалась.
— Миша! Мишенька! — он медленно, через силу поднял голову, тихо улыбнулся:
— Пришла? А я вот встречать вышел. Гляжу, все нет и нет.
— Тебе плохо? Пойдем немедленно ляжем. Ну, обопрись! — с трудом поддерживая навалившегося мужа, а другой рукой оттягивая бьющую по ногам сумку с кастрюльками, она довела его до кровати.
— И как ты, хороший мой, в таком состоянии до кресла дошел? Давай ляжем. Вот так, теперь вторую ножку. Ничего, я рядом, все будет хорошо, все будет…
— Стонал он ночью-то, — сообщил медленно выправляющийся Ватузин.
— А кардиолога разве?..
— Звонил я. Да рази ж их дозовешься? — Ватузин безнадежно махнул кистью, разминая одновременно руку.
Круто повернувшись, она шагнула к двери и здесь столкнулась с улыбающимся Карасем. Только что главный подтвердил насчет докторантуры.
ebooksa