— Тем более, так оно и есть, — безжалостно ударила Татьяничева. — С его-то сердцем и не взять под кардиологический контроль? Ты в последние годы был удачлив, Илюша, и, как следствие, стал самоуверен. А это, мой друг, чревато.
— А можно без менторского тона?
— Можно. Так вот, насколько я поняла эту бабенку, она с большим удовольствием нарисует соответствующую жалобу и, если сделает это сейчас, то… ну, в общем, она не должна сделать этого сейчас. Наконец, твой идеально чистый больной может попросту загнуться. И хотя умрет он в кардиологии, по хирургии это будет наша смерть. И тогда вопрос: почему, Илья Зиновьевич, вы позволили себе экспериментировать над тяжело больным человеком, да еще без должного кардиологического обеспечения? Есть еще три-четыре «против тебя», из которых самое безобидное — озлобление части персонала из-за жены Шохина. Мой вам совет: утихомирьте эту бабенку. Мы не должны допустить сейчас раскола в отделении.
— Ты эту часть имеешь в виду? — он кивнул на дверь, в которую перед этим вылетела Воронцова. — Если б эта стерва не дрыхла на дежурстве…
— С этим надо разобраться, но между собой, внутри.
— А что касается сердца, — Карась упорно думал о своем, — то умрет он скорее здесь, чем в кардиологии.
— Уж лучше здесь.
— Что вы сказали? — Карась стиснул зубы и намеренно, будто не узнавая сидящую напротив, сощурил глаза. — Я, конечно, уважаемая, не лишен честолюбия и не против карьеры — тоже не без греха… — чувствуя мокроту в голосе, он прокашлялся.
— Ну, пошло…
— Но я не подонок! И не всякая цена успеха меня устраивает. Я, видите ли, семнадцать лет эскулапствую и, хоть кончил мед несколько раньше вас, но, похоже, клятву Гиппократа помню лучше…
— Ну да, войти в дом для пользы больного, — охотно, не реагируя на дрожащий тембр, продемонстрировала эрудицию Татьяничева. — Только не надо скрежетать зубами. И не разыгрывайте из себя совращаемого Фауста. Я что, предлагаю угробить его, дурачок? Просто призываю не спешить, — заметив возражающий жест, с нажимом усилила: — Не суетиться. Этот мальчик-кардиолог — тихоня. Он всю жизнь просидит в земских лекарях. Но он живенький и смышленый и раз берется лечить здесь, значит, можно пока лечить здесь. Ну, понял? Иначе он сам бы потребовал экстренного перевода. Ты ж видел, каким волком влетел?
Карась внимательно смотрел на нее.
— А вот когда он стабилизирует сердце, с твоей, конечно, помощью, при первой возможности снимаем трубку и… еще один спасенный на выход. Можешь описывать в диссертации. Так что, нервный, но по-прежнему дорогой шеф, ваша совесть врача может быть спокойна, — Татьяничева ласково улыбнулась.
— Мы принимаем единственно возможное решение: при всех раскладах Шохин должен остаться в отделении.
— Может, ты и права, — задумчиво поглаживая подбородок, прикинул Карась. — Уж вести, так до конца.
И тут же, боясь быть превратно понятым, добавил:
— Но именно с этой точки зрения! — он подозрительно скосился на собеседницу, и та охотно кивнула. — Запомни! Врач — это не просто профессия, это — нравственная категория, это… Короче, никакой конъюнктуры я не потерплю!
— Согласна! — Татьяничева подняла вверх руки, и, окончательно утверждая свершившуюся капитуляцию, опустила их ему на плечи. — Ей-богу, Илюшенька, спорим из-за всякой ерунды…
— Да пойми ты, что врач — это посредник между духом и телом…
— Понимаю. Ты это уже говорил. Ну, хватит, в самом деле, — особенным, тревожащим голосом произнесла она. — Лучше поделись, что там у нас с докторантурой?
ebooksa