Фенест. Кто таков этот граф?
Эне. Регистратор тамошнего суда. По смерти отца унаследовал он десять тысяч ливров, из коих восемь тут же спустил, загуляв в компании мошенников, на оставшиеся же две тысячи нанял свиту из тех же мошенников, приятелей своих по кутежам. Старшим из них был господин Леметр, дворецкий; второй – сеньор Франческо, конюший, изъяснявшийся с итальянским акцентом; третий – секретарь; ну а четвертый – лакей графа. Секретарь затеял процесс от имени своего хозяина против графини де Мор[409] и семейства Комон[410] по поводу раздела наследства; он приехал в Париж, снял квартиру в одном доме на улице Тампль[411], а вслед за ним прибыл на почтовых и его господин. Секретарь встретил его и повел в дом, где были уже приготовлены зала и две комнаты, увешанные коврами; для свиты же его, еще не прибывшей, а также кухни и пажей снято было рядом, после переговоров с хозяйкою, особое помещение. Господин граф с печалью принял известие о смерти любовницы своей и вынужден был улечься в постель один, но на следующий же день, не теряя времени даром, стал изображать пылкую любовь к, мадемуазель Авуа, единственной дочери владельца дома, прослышав, что ее ждет наследство в сорок тысяч экю, не считая движимого имущества. Мать и дочь быстро свыклись со своим жильцом, которого и слуги его горячо расхваливали на все лады, особливо за то, что он так скромен для знатного сеньора. Секретарь частенько сиживал вместе с обеими дамами в комнате, где сквозь щели в перегородке слышно было все, что говорилось в спальне его господина. И вот однажды довелось им подслушать спор, что вели меж собою у постели графа дворецкий и конюший. «Как! – говорил сеньор Франческо. – Неужто вы осмелились бы представить монсеньорам де Люд[412], де Бурдей[413], де Рюффек[414] и де Кар[415] какую-то парижаночку как свою супругу, а этих купчишек да буржуа – как свойственников?!» – «Ну-ну, Франческо, – увещевал его дворецкий, – наш хозяин спалил все доводы разума в пламени своей любви, от коей ни тебе, ни мне его не исцелить. Так что придержи свои советы и давай-ка лучше служить нашему господину; он достаточно знатен, чтобы возвысить до себя женщину, чьи дети будут носить не ее, а его имя». Но конюший стоял на своем: «Это ты его настропалил; вот погоди, вернемся домой, тамошние сеньоры велят тебя повесить!» – «Молчи, болван! – отвечал тот. – Попробуй скажи им обо мне хоть слово, и я тебя заставлю шпагу проглотить!» Граф же унимал их, говоря с тяжким вздохом: «Ах, Франческо, сколь несправедливо судишь ты мои поступки!» А мать с дочерью тем временем шептали друг дружке на ухо: «Ох, Господи, от этих наглых итальяшек одни только напасти!» Коротко говоря, господин граф соблаговолил-таки жениться на мадемуазель Авуа, после чего первым делом прогнал от себя Франческо, наградив его сотнею экю и наобещав с три короба впридачу; секретарю досталось столько же, вместе с советом поскорее убраться домой, к своим секретарским делам, и больше сюда носа не казать. Тестя своего господин граф попросил не стесняться и располагать им вполне для устройства торговых дел в Германии, заявив, что почтет за удовольствие состоять при нем и услужать, чем возможно; нарочным же, мол, будет его дворецкий. И все бы хорошо, да только месяц спустя один крестьянин из Манля, сущий голодранец, проходил мимо дома Авуа как раз в тот миг, когда граф собирался туда войти; он кинулся за ним по улице, вопя на всю округу: «Ах, мэтр Гийом, надули вы меня, бедного-несчастного, как есть облапошили! Черт подери, до чего ж вы пышно расфуфырились-то; верно, неплохо живете-поживаете! А я видал намедни мэтра Франсуа Тибодеа (так звали дворецкого графа), которому вы задолжали восемьдесят франков, сами, небось, знаете за что!» Ясное дело, в доме поднялся переполох, мать с дочерью, услыхав такое, ударились в слезы. Отец же, который сперва был против этого брака, уняв их и взяв за руки, сказал: «Ну, довольно убиваться; рассчитывали мы заполучить в зятья знатного сеньора, а заполучили знатного ловкача, – делать нечего, надобно смириться; что же до меня, так я ловкость не меньше знатности уважаю!».
Фенест. Башка святого Арнольда! Ай да молодчина! Жаль, мне такой случай не подвернулся, не то и я удрал бы штуку... Но вернемся к моему делу; куда же мне теперь податься – в прихлебаи или в шпионы?
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
О тысячеливровых прихлебаях и шпионах
Эне. Кого это называете вы прихлебаями?
Фенест. Да людей из свиты господина Маршала, сорок или пятьдесят дворян (среди них есть даже знатные сеньоры, которым он жалует по тысяче ливров, не считая стола, и держит при своей особе; а когда они доказывают свою преданность на деле, то получают от него награду и сверх положенной).
Эне. Да кто ж это их так окрестил?
Фенест. А сам господин Маршал. Сперва хотели называть их попросту «сорок пять»[416], или «гвардия», но гвардию может держать один лишь король; потом предложили прозвище «маршальские головорезы», или «служители», но первое звучало больно уж грубо, а второе – слишком пренебрежительно;хам же монсеньор Маршал, сбираясь выезжать из дворца, всякий раз приказывал: «А ну, позвать сюда моих тысячеливровых прихлебаев!» – так оно с тех пор и повелось. Многие поговаривают, будто все принцы его ненавидят и даже будто бы ему грозит кара небесная, но при такой свите к нему никто и подступиться не смеет – прихлебаи зададут по первое число всем, кто есть в Лувре!
Эне. Ох, не скажите, наемники частенько оказываются изменниками, едва доходит до дела. Но каким же образом рассчитываете вы попасть в эту компанию?
Фенест. А видите ли, у госпожи маршальши есть конюший, которому я оказал помощь в получении пятнадцати тысяч ливров ренты; так вот, он велел мне показаться на обеде у монсеньора Маршала, пообещав меня ему представить.
Эне. Неслыханно! У какого-то конюшего – рента в пятнадцать тысяч ливров?!
Фенест. Хотите верьте, хотите нет, но это чистая правда. При дворе его зовут маленьким портняжкой, и он однажды признался по секрету нам, своим приятелям, что с тех пор, как возвеличился его господин, он накопил ни больше ни меньше как сто пятьдесят тысяч экю. Ведь господин Маршал никогда еще не пользовался такой властью, как нынче: все улицы Парижа уставлены виселицами, назначенными для тех, кто осмелится поднять голос против него самого или против его супруги.
Эне. Стало быть, виселицы эти для них и понаставили?
Фенест. Ну да я же вам и говорю, что для них!
Эне. Все может быть.
Фенест. Однако, если бы Монсеньор лишился дохода с «Полетты»[417], который, как я слыхал, собираются отменить, то он обеднел бы на целых три миллиона.
Эне. Вернемтесь-ка лучше к вашим прожектам; мое мнение таково, что коли вам повезет хоть на малое время пролезть в компанию этих самых прихле-баев, то вы на этом выгадаете несравненно больше, чем на ремесле шпиона.
Фенест. Напрасно вы так думаете; хороший пенсион и милость губернаторов тоже не пустяк!
Эне. Согласен, но занятие сие требует величайшего усердия, ловкости, хитрости, бесстыдства, да к тому же оно и небезопасно, ибо когда шпиону не о чем доносить, он должен торговать вместо истинных сведений вымышленными, и достаточно любой безделки, чтобы навек загубить карьеру и лишиться всех милостей вышестоящих и с той и с другой стороны. Я расскажу вам, как устроено общество таких людей здесь, у нас в провинции; его составляют несколько разорившихся католиков, готовых на любые мерзости, лишь бы поправить свои дела; далее, бывшие гугеноты-перевертыши и прочий сброд, что пляшет под их дудку. Главное их занятие – строчить доносы на порядочных людей, извращая каждое слово и толкуя превратно каждый шаг. Они способны отобедать у дворянина, который радушно угощает их, а после приписать ему поношение нынешнего правительства. Ежели дворянин этот занимает какой-нибудь пост, они начинают выпытывать у него, скольких прибылей лишился он за последние три года, рассказывают, в чей карман ушли эти деньги, и уверяют, что дальше дела его пойдут все хуже и хуже, сетуют на то, каким недостойным людям достаются новые пенсии, и так, слово за слово, наводят разговор на те времена, когда жив был покойный король[418] и господин Сюлли[419] всем платил щедро. Дальше – больше: бывает, им удается смутить какого-нибудь простодушного человека и сорвать с его уст жалобу на свое положение; вот этого-то они и добиваются – стало быть, не зря трудились. Если же, как это нередко случается, наткнутся они на человека осторожного, сдержанного либо хорошо знакомого с эдакими молодцами и он судит обо всем как добропорядочный француз и верный слуга короля, тогда вот что пишут они в своем доносе: «Виделся с таким-то, прощупал его; нахожу, что он не очень привержен трону, но я побеседовал с ним и наставил на путь истинный, так что в ближайшее время он не опасен». У них имеется контора в Ниоре; они величают ее Королевским советом или, иначе, Советом по сбору сведений.