Барчестерские башни

— Нужно ли говорить вам, друзья мои,— сказал мистер Куиверфул,— как я благодарен мистеру Хардингу за его доброту ко мне — доброту, ничем не заслуженную.

— Да он-то всегда был добер,— сказал третий.

— Все, что я в силах сделать, чтобы заменить его вам, я сделаю. И ради вас, и ради себя, и, главное, ради него. Но, конечно, для вас, тех, кто его знал, я никогда не стану столь же любимым другом и отцом, как он.

— Да, сэр, да,— ответил Банс, впервые прервав молчание.— Это никому не по силам. Даже если б новый епископ прислал нам ангела небесного. Мы знаем, сэр, что вы постараетесь, да только мистера Хардинга вам не заменить, то есть для нас, для прежних.

— Банс, Банс, как вам не стыдно! — сказал мистер Хардинг, но, и выговаривая старику, он продолжал ласково сжимать его локоть.

Так никакого ликования и не получилось. Да и с какой стати должны были ликовать эти стоявшие у края могилы старики, знакомясь с новым смотрителем? Что был им мистер Куиверфул и что они были мистеру Куиверфулу? Если бы к ним вернулся мистер Хардинг, возможно, слабая искра радости и осветила бы их морщинистые лица, но тщетно было бы просить их возрадоваться тому, что мистер Куиверфул получил право перевезти своих четырнадцать детей из Пуддингдейла в дом смотрителя. Несомненно, появление нового смотрителя обещало им кое-какие блага, и духовные и телесные, но ни предвидеть, ни признать этого они не могли.

Итак, первое знакомство мистера Куиверфула с его подопечными прошло не слишком удачно, и все же добрые намерения мистера Хардинга увенчались успехом: весь Барчестер, включая и пятерых стариков, проникся к мистеру Куиверфулу некоторым уважением, потому что он впервые официально переступил порог богадельни рука об руку с мистером Хардингом,

И там, в их новом жилище, мы и оставим мистера Куиверфула, миссис Куиверфул и их четырнадцать детей наслаждаться милостью провидения, выпавшей наконец и на их долю.

ГЛАВА LIII

Заключение

Конец романа, как и конец детского обеда, должен состоять из конфет и засахаренного чернослива. Нам не о чем больше рассказывать, кроме как о бракосочетании мистера Эйрбина, и нечего описывать, кроме свадебных туалетов. Не осталось и разговоров, достойных воспроизведения, если не считать вопросов, которые задал венчающий архидьякон, и ответов венчающихся мистера Эйрбина и Элинор: “Согласен ли ты взять эту женщину в жены?” и “согласна ли ты взять этого человека в мужья, дабы жить с ним по завету божьему?” — “Да!”, “да!”

Мы не сомневаемся, что они сдержат свои обещания, тем более, что синьора Нерони покинула Барчестер еще до этой церемонии.

Миссис Болд вдовела до своего второго брака более двух лет, и маленький Джонни хотя и с посторонней помощью, но на собственных ножках вошел в гостиную поздороваться с собравшимися гостями. Посаженым отцом был мистер Хардинг, венчал архидьякон, а две мисс Грантли в содружестве с другими юными барышнями весьма достойно и грациозно исполнили обязанности подружек невесты. Миссис Грантли надзирала за приготовлением свадебного завтрака и букетов, а Мери Болд рассылала карточки и куски свадебного пирога. Ради столь торжественного случая домой приехали и три сына архидьякона. Старший блистал в пауках и, по мнению всех, должен был окончить университет с первой наградой. Однако на этот раз его затмил второй брат, щеголявший в новеньком мундире. Их младший брат только что поступил в университет и, пожалуй, из них троих больше всех был горд собой именно он.

Впрочем, примечательнее всего остального была чрезмерная щедрость архидьякона. Он сделал подарки буквально всем. Планы удлинения столовой пришлось, конечно, оставить, так как мистер Эйрбин уже покинул приход Св. Юолда, но архидьякон, если бы ему позволили, готов был сменить всю мебель в доме настоятеля. Во всяком, случае, он прислал туда великолепный эраровский рояль, подарил мистеру Эйрбину жеребца, на которого с гордостью сел бы любой настоятель, и преподнес Элинор коляску, получившую приз на выставке. Но и на этом он не остановился: он купил набор камей жене и сапфировый браслет мисс Болд, осыпал дочерей жемчугами и рабочими шкатулками, а каждому из сыновей вручил чек на двадцать фунтов. Мистера Хардинга он одарил великолепной виолончелью, снабженной всеми новейшими и дорогостоящими приспособлениями,— из-за этих новшеств мистер Хардинг, играя на ней, не доставлял особого удовольствия слушателям и не получал его сам.

Все, знавшие архидьякона, прекрасно понимали причину такой щедрости. Это была его песнь торжества над поверженным мистером Слоупом — его пеан, его благодарственный псалом, его победная речь. Он опоясался мечом и отправился на войну, а теперь возвращался с поля битвы, нагруженный добычей. Жеребец и камеи, виолончель и рояль — все это были как бы трофеи, захваченные во вражеском шатре.

После свадьбы Эйрбины, следуя твердо установившемуся обычаю, на два месяца уехали за границу, а потом поселились в доме возле собора при самых благоприятных предзнаменованиях. И ныне состояние церковных дел в Барчестере не оставляет желать лучшего. Официальный епископ не вмешивается в них никогда, а миссис Прауди — лишь изредка. Сфера ее деятельности шире, благороднее и более отвечает ее устремлениям, чем один кафедральный город. До тех пор пока в ее распоряжении находится вся епархия, она оставляет в покое настоятеля и соборное духовенство. Мистер Слоуп попробовал было уничтожить старинные обычаи, и миссис Прауди извлекла урок из его неудачи. Дородному канцлеру и щуплому пребендарию не досаждают требованиями касательно школ дня господня, настоятелю позволяют править собором по его усмотрению, а отношения между миссис Прауди и миссис Эйрбин ограничиваются тем, что раз в год каждая устраивает в честь другой званый обед. На этих обедах доктор Грантли не присутствует, но он всегда требует и получает подробнейший отчет обо всем, что делает и говорит миссис Прауди.

Его власть в церковных делах заметно уменьшилась по сравнению с теми блаженными днями, когда он державно правил епархией от имени своего отца, но той долей власти, которая за ним еще сохраняется, он пользуется невозбранно. Он может спокойно прогуливаться по Хай-стрит, не томясь подозрениями, что все вокруг сравнивают его положение с положением мистера Слоупа. Между Пламстедом и резиденцией настоятеля поддерживаются самые тесные и дружеские отношения. С тех пор как Элинор вышла замуж за священника, да к тому же настоятеля, миссис Грантли обнаружила много общего между собой и сестрой, и ввиду интересного события, которого с нетерпением ждут все, кого оно касается, она намерена месяц-другой погостить в доме возле собора. А перед рождением Джонни Болда ей и в голову не пришло прожить в Барчестере месяц.

Сестры не вполне согласны в вопросах доктрины, но разногласия их носят самый мирный характер. Церковь миссис Эйрбин ступени на две выше церкви миссис Грантли. Это могут счесть странным те, кто помнит, что Элинор обвиняли в слабости к мистеру Слоупу, но тем не менее, факт остается фактом. Ей нравится шелковый жилет мужа, его приверженность к красным заглавным буквам и, главное, философское красноречие его ученых проповедей; и ей нравятся красные буквы в ее собственном молитвеннике. Не следует думать, будто у нее появился вкус к свечам или заблуждения в вопросе об истинности преосуществления, но кое-какие склонности такого рода за ней замечаются. Она пожертвовала крупную сумму на покрытие клерикальных судебных издержек после недавнего процесса в Бате, но, разумеется, пожелав остаться неизвестной; она улыбается с легкой насмешкой, когда при ней упоминают архиепископа Кентерберийского, и подарила собору мемориальный витраж.

Миссис Грантли, которая принадлежит к той ортодоксальнейшей высокой церкви, какой она была пятьдесят лет назад, когда еще не был написан первый трактат и молодые священники еще не возложили на себя похвальную обязанность следить за чистотой церкви, посмеивается над сестрой. Она пожимает плечами и говорит мисс Торн, что Элинор не остановится, пока не пристроит к резиденции настоятеля часовню. Но все это отнюдь не вызывает ее неудовольствия. Она считает, что некоторые чудачества такого рода даже идут супруге молодого настоятеля, ибо, во-первых, доказывают ее живой интерес к религии, а во-вторых, свидетельствуют, насколько высоко вознеслась она над омутом кощунственного нечестия, который, как они прежде полагали, неотразимо влек ее к себе. Анафема, маран-афа! Да почиет благодать на чем угодно, лишь бы этот омут был предан проклятию! Да здравствуют коленопреклонения и поклоны, заутрени и вечерни, колокольчики, молитвенники с красными заставками и свечи, лишь бы грязные облачения мистера Слоупа и его ритуальный день господень вызывали то презрение, которого они заслуживают.

Если уж совершенно необходимо выбирать между этими двумя крайностями, мы склонны согласиться с миссис Грантли, что колокольчики, красные заставки и свечи — меньшее из зол. Однако мы хотели бы указать, что, по нашему мнению, такой необходимости не существует.