Вечный странник, или Падение Константинополя

— Единственное, чего мне теперь не хватает для счастья, — это знания того, что предпочтет повелитель, ибо как русло реки блуждает туда-сюда, следуя, однако, одному общему курсу, в сторону моря, так обстоит дело и со вкусом: одаривая певца то кивком, то улыбкой, он, однако, ждет от него вещей более глубоких. Я знаю песни веселые и серьезные — об истории, о традициях, о героях и героических народах, о биении их сердец — и в стихах, и в прозе, и все это я готов представить повелителю Константинополя и его родственнице, удостоившей меня своего гостеприимства, — да продлится жизнь ее столько же, сколько будет слышна на земле песнь голубки!

— Что скажете, друзья мои? — любезно осведомился Константин, обведя глазами царедворцев.

Они же посмотрели сперва на него, потом на княжну и, все еще имея в мыслях помолвку, отвечали:

— О любви — что-нибудь о любви!

— Нет, — решительно возразил император. — Мы уже не юноши. Есть польза в знании традиций других народов. Наши соседи — турки, можешь ли ты что-то рассказать о них, шейх?

— Слышал? — обратился Нотарас к своему соседу. — Он передумал: не гречанка станет императрицей.

Ответа не последовало, ибо шейх обнажил голову, повесил головной платок и шнур от него на локоть — после этих приготовлений лицо его оказалось на виду: смуглое, обрамленное копной черных волос, коротко постриженных на висках; черты были тонкими, но мужественными; впрочем, их зрители в подробностях не разглядели, ибо их больше привлек огонь, рвавшийся из его глаз, и общий вид — величественный, сдержанно-благородный.

Взглянув шейху в лицо, княжна почувствовала смущение. Она уже видела его раньше, но где и когда? Начав свой рассказ, он взглянул на нее, и этот обмен взглядами напомнил ей коменданта в тот миг, когда они прощались на берегу Сладких Вод. Впрочем, комендант был молод, а этот человек — ведь, скорее всего, он уже стар? Она испытала то же самое чувство, что и в замке, когда увидела сказителя в первый раз.

— Я поведаю вам о том, как турки стали единым народом.

После чего на греческом языке, пусть и не до конца безупречном, шейх начал свой рассказ.

АЛАДДИН И ЭРТОГРУЛ

I Рассказ про Эртогрула! Как-то днем Пас вождь табун похищенных коней, Тут загремел с востока барабан, Вождь встал и встрепенулся, и тогда Ответил тем же запад, пусть слабее, Как будто эхом; два явились войска Из всадников, закованных в броню, И, быстро перестроив свой порядок, Колонну — в ряд и обнажив клинки, Взметнув знамена, ринулись вперед, Исчезли в клубах пыли, их пронзая Клинков блистаньем, кличем боевым И воплями победными, что были Подобны грома рокоту в горах. Сраженье длилось долго, наконец Те, что слабее, стали отступать, Гонимы с фронта и теснимы с флангов; Конец настал — и жалостен был вид, Особо жалостен для храбрецов, что знают Из жизненных уроков: не спасет Отчаянье там, где бессильна доблесть. Но Эртогрул воззвал к сердцам их пылко: «В седло, сыны, и наголо клинки! Не знаю, кто ваш враг, откуда взялся; Не важно это. Их привел Аллах, Его мы славим, как и подобает. Пусть слабый не всегда бывает прав, Но наше право — помогать слабейшим. Так — ноги в стремя и вперед, за мной, Велик Аллах!» Так Эртогрул воскликнул. Его услышав, бросились на бой Все соплеменники его — четыре сотни. На войско победителей он прянул. II Стоял спасенный воин посреди Захваченных знамен и груд добычи, Он царствен был лицом, и вот к нему Подходит друг нежданный. «Кто ты есть?» — Спросил спасенный. «Я — шейх Эртогрул». — «А табуны кому принадлежат?» Со смехом Эртогрул достал клинок: «Покорен длани меч и воле — длань, Так разве будет бедным человек, Имеющий и меч, и длань, и волю?» «А чья равнина?» — «Если вдруг сюда Придет мой друг, разуется у входа — Его и будет». — «А вон те холмы, Что на нее взирают?» — «Там, на них, Пасется скот мой — дал мне это право Аллах». — «Нет, — незнакомец отвечал. — Аллах их отдал мне». Нахмурил брови, Смутился Эртогрул, но незнакомец Любезным жестом отстегнул свой меч, Чья рукоять — один смарагд с резьбою, Чей письменами весь клинок покрыт И из Корана, и из Соломона, Восточный ловкий мастер их вписал В синь стали; незнакомец взял свой меч И подал вместе с ножнами в подарок. «Табун, холмы, равнина раньше мне Принадлежали, но теперь тебе Их отдаю, а с ними — знак величия». От изумления поднявши брови, «А кто есть ты?» — воскликнул Эртогрул. «Я — Аладдин, я — Аладдин Великий». «Твой дар — стада, холмы, равнина — принят, — Ответил Эртогрул, — и принят меч; Но будет в нем тебе нужда — верну. Для всех иных ты — Аладдин Великий, А для меня — Великий и Благой». И с тем поцеловал царю он руку. Возвеселившись, к шейховым шатрам Поехали. Ничто створилось малым; И ныне одинокая долина, Что приникала ко стопам горы, Зарю лелеет на ее вершине. Машалла!

Тишина, объявшая слушателей, пока звучала песня, не прерывалась еще некоторое время и — если позволительно такое выражение — сама по себе стала оценкой сказителю.

— Где наш почтенный профессор риторики? — осведомился Константин.

— Я здесь, ваше величество, — откликнулся, вставая, сей ученый муж.

— Можешь ли ты предоставить нам толкование истории, которой почтил нас твой арабский собрат?

— Нет, повелитель, ибо, чтобы оказаться справедливой, критика должна дождаться того момента, когда остынет кровь. Если шейх окажет мне любезность и снабдит меня копией этих строк, я просмотрю их и расчислю согласно законам, унаследованным нами от Гомера и его аттических последователей.

После этого взгляд императора остановился на угрюмом и недовольном лице дуки Нотараса.

— Господин адмирал, а что вы думаете об этом сказании?

— О сказании — ничего, а вот что касается сказителя, мне он представляется отменным нахалом, и, будь у меня, ваше величество, развязаны руки, я бросил бы его в Босфор.

Дука исходил из того, что шейх не владеет латынью, а потому употребил именно такие выражения; однако сказитель поднял голову и взглянул на говорившего, причем в глазах его лучилось понимание — настанет день, и довольно скоро, когда за эти слова воспоследует безжалостное наказание.