– Что люди устраивают, то обстоятельства расстраивают, – сказал Клод.
– Я философ школы Пиррона и стараюсь во всем сохранять равновесие, – отвечал Гренгуар.
– А чем же вы живете?
– Пописываю кое-какие эпопеи и трагедии. Но больше всего мне приносит мое ремесло, которое вам известно, учитель, – умение носить пирамиды из стульев в зубах.
– Грубое ремесло для философа.
– Оно тоже требует равновесия, – сказал Гренгуар. – Когда человека занимает одна мысль, он находит ей применение повсюду.
– Знаю, – отвечал архидьякон. Помолчав, священник продолжал: – Однако у вас довольно жалкий вид.
– Жалкий, да; но не несчастный.
В эту минуту послышался стук лошадиных копыт, и собеседники увидали, что на улицу въезжает рота стрелков королевского конвоя с поднятыми вверх пиками, с офицером во главе. Кавалькада имела блестящий вид, и звон копыт гулко отдавался по мостовой.
– Что это вы так смотрите на этого офицера? – сказал Гренгуар архидьякону.
– Мне кажется, я его узнаю.
– Как его зовут?
– Мне думается, это Феб де Шатопер, – отвечал Клод.
– Феб! Редкостное имя! Есть еще один Феб – граф де Фуа. Я знал одну девушку, у которой имя Феб не сходило с языка.
– Пойдемте со мной, – сказал священник. – Мне надо кое-что вам сказать.
Со времени появления отряда сквозь холодную наружность архидьякона стало пробиваться какое-то волнение. Он пошел. Гренгуар последовал за ним по привычке повиноваться ему, как все, кому случалось приближаться к этому человеку, обладавшему удивительным влиянием на людей. Они молча дошли до Бернардинской улицы, довольно пустынной. Клод остановился.
– Учитель, что вы хотите мне сказать? – спросил Гренгуар.
– Не находите ли вы, что мундиры этих всадников, которых мы только что видели, куда красивее моей рясы или вашего одеяния? – сказал архидьякон с видом глубокого размышления.
Гренгуар покачал отрицательно головой:
– Мне куда больше нравится мой красно-желтый казакин, чем их железная и стальная броня. Удивительное удовольствие производить на ходу такой шум, как чугунная набережная при землетрясении!