– И вы никогда, Гренгуар, не завидовали этим красавцам в военных доспехах?
– Чему же завидовать, отец архидьякон? Их силе, вооружению, их дисциплине? Философия и независимость в лохмотьях сто́ят дороже. Я предпочитаю быть головкой мухи, чем хвостом льва.
– Удивительно! – задумчиво проговорил священник. – А все же мундир очень красивая вещь.
Гренгуар, видя, что он задумался, отошел, чтобы полюбоваться фасадом соседнего дома. Он вернулся, хлопая в ладоши.
– Если бы вы не были так заняты красивыми мундирами военных, отец архидьякон, я попросил бы вас взглянуть на эту дверь. Я всегда говорил, что дверь дома сеньора Обри самая красивая в мире.
– Пьер Гренгуар, – спросил архидьякон, – куда вы девали ту маленькую плясунью-цыганку?
– Эсмеральду? Какой резкий переход в разговоре!
– Она, кажется, была вашей женой?
– Да, нас повенчали разбитой кружкой. На четыре года. Кстати, – прибавил Гренгуар, смотря на архидьякона не без лукавства, – вы ее еще не забыли?
– А вы – неужели забыли?
– Почти… У меня столько дела… Боже мой, что за прелесть была ее козочка!
– Ведь цыганка, кажется, спасла вам жизнь?
– Черт возьми, это правда!
– Ну, так что же сталось с ней? Что вы с ней сделали?
– Не могу вам сказать. Ее, кажется, повесили.
– Вы думаете?
– Я не вполне уверен в этом. Когда я увидал, что дело пахнет виселицей, я поспешил убраться.
– Это все, что вы знаете?
– Постойте! Мне говорили, что она нашла убежище в соборе Богоматери, что там она в безопасности. Я очень рад этому, не знаю только, спаслась ли козочка вместе с ней? Вот и все, что я знаю.
– Я скажу вам больше, – закричал dom Клод, и голос его, до тех пор тихий, медленный и почти глухой, загремел как гром. – Она действительно нашла убежище в соборе. Но через три дня правосудие снова овладеет ею, и ее повесят на Гревской площади. Это уже постановлено парламентом.