— Бабуина. — Дюфур последовал примеру начальства и закурил. — Наглого краснозадого бабуина, швырявшего в нас со скалы всяческой дрянью и полагавшего себя неуязвимым. Это не будет ни намеком, ни ложью, обычная путевая зарисовка. Бабуина, в отличие от гепарда, я действительно застрелил. Правда, Мариньи застрелил пятерых.
— Чуть не забыл. — Жоли водрузил рядом с окурками патрона окурок своей сигары. — Маркиз де Мариньи прислал на имя барона Пардона очень любезное письмо. Приглашает в воскресенье отобедать на своей городской квартире. Кажется, дело в найденном тобой капитане. Было бы неплохо взять у маркиза интервью как у правнука шуазского героя и держателя акций Трансатлантидской компании. Мариньи, насколько мне известно, в отличие от своего брата не состоит ни в какой партии, но в вопросах возвращения Иля и Австразии…
Эжени представляла журналистов похожими на лакеев из дома какого-нибудь нувориша — угодливо-наглыми, одетыми в приталенные черные фраки и лакированные ботинки и обязательно гладко выбритыми. Когда лакей самих Мариньи, распахнув дверь гостиной, доложил о мсье Дюфуре, ждавшая де Шавине, и только де Шавине, девушка не поняла, о ком речь. Загорелого человека с небрежно завязанным галстуком и быстрыми глазами она видела впервые, но это ничего не означало. Маркиз мог пригласить на обед первого встречного, если тот его чем-то заинтриговал. Эжени с мамой к этому привыкли. Маркиза протянула гостю руку и приветливо улыбнулась.
— Мы рады вас видеть, мсье Дюфур. Прошу вас не стесняться, у нас все очень просто. Моя дочь Эжени.
— Я счастлив…
Вновь раздался звонок, и девушка отвернулась от загорелого Дюфура. В прихожей вновь раздались оживленные голоса, мужские и женские. После приветствий и поцелуев заговорили о погоде и о новом летнем саде, который не закрывался до утра. Когда тема себя исчерпала, приехавший самым первым мсье Дави перевел разговор на недавнюю премьеру в Опере. Мсье Дюфур беседу умело поддержал, и мама поблагодарила его улыбкой. Последним в двадцать минут седьмого явился одинокий поэт, догнавший на лестнице тетушку с кузеном Франсуа. Пришлось опять подставлять лоб для поцелуя и слушать про занятого очередным неотложным делом дядю и слегшую с очередной же ужасной мигренью кузину Лизу. Жерома, теперь Эжени называла жениха про себя Жеромом, все еще не было; такое случилось впервые, и девушка не знала, что и думать.
В половине седьмого объявили, что кушать подано, пришлось вместе со всеми переходить в столовую. Эжени бездумно брала то, что ей подавали, и пыталась не коситься на часовой циферблат. Она следила за обходившими стол слугами, подававшими кушанья и наполнявшими бокалы, и ждала Жерома. Отвечала банкиру и ждала Жерома. Не замечая вкуса, глотала сырное суфле, которое всегда любила, и ждала Жерома. Если б слева сидела не тетя, полагавшая, что маркиза де Мариньи должна составить партию по меньшей мере графу, Эжени отправила бы лакея справиться в привратницкой, не приносили ли телеграмму; сейчас это было невозможно.
Папины воскресные обеды всегда проходили весело и непринужденно. Общий разговор завязался уже за закусками.
— Я очень советую вам посмотреть этот спектакль, — убеждал присутствующих бывший заядлым меломаном банкир, — разумеется, когда Люсьяни сможет петь. Миллер не вытягивает. Он старается, но в третьем действии едва не пустил петуха.
— Скорее кокатриса[114], — пошутил поэт, — хотя автор либретто решил, что элегантней назвать воплощение зла василиском.
— Василиска пустили не только в либретто, — мадам Дави лукаво улыбнулась, — но и в Оперу. «Оракул» пишет, что бедный Люсьяни на него наступил.
— Вы читаете «Оракул», мадам?
— Его читают все. — Супруга банкира славилась откровенностью. Ей это прощали частично за происхождение — мадам Дави была дочерью герцога, возводившего родословную к Карлу Святому, — частично за миллионы ее мужа. — Просто я не считаю нужным скрывать свое любопытство, а суеверны не только прачки. Если я сейчас увижу ящерицу, я закричу.
— Сперва надо проверить, есть ли у нее белый нарост, — посоветовал Дюфур. — Забавно, но эти совершенно безобидные существа много ближе к представлениям древних о царе змей, чем то рагу из петуха, дракона, лебедя, а иногда и человека, которым нас потчуют средневековые трактаты.
— Меня всегда удивляло, что в царе змей так много от петуха. — Маркиз внимательно посмотрел на паштет. — Царь должен хотя бы временами поедать своих подданных, иначе они заговорят о равенстве и учредят революционный трибунал.
— Василиск начинал как простая змея то ли с белой отметиной, то ли с маленькой золотой короной на голове. Петух и прочие твари присоединились позднее.
— Это совсем другое дело, — одобрил папа и все-таки положил себе паштета. — Но в таком случае змея должна быть крупней соплеменниц или хотя бы более ядовита.
— Ученые возводят легенду о василиске либо к рогатой гадюке, либо к очковой змее.
— Меня это не удивляет, — вмешался банкир. — Что такое легенда, если не освященная веками сплетня? А в основе сплетни, даже самой нелепой, всегда что-то лежит. Не правда ли, мсье Дюфур?
— О да, — подтвердил загорелый мсье, — в основе любой сенсации лежит крупинка истины, как в основе любого состояния лежит хотя бы несколько су. Не правда ли, мсье Дави?