Она опять посмотрела на мать, точно искала опору, и… не нашла. Мамаша Сильвилла с упорным молчанием, как заведенная, продолжала греметь кружками. И девушка вдруг с ужасом ощутила дикое желание вцепиться ногтями в ее толстое, без ресниц, лицо. Гоня прочь страшный позыв, она подскочила к отцу.
− Весело получается! Сначала этот дон Хам купил с потрохами вас с матушкой, а теперь сгорает страстью купить и мое сердце?
− Да он же любит тебя, задрыгу безродную, без памяти и боится потерять!
− Он всё равно уже потерял.
− Терези!.. − взволнованно прозвучал голос Сильвиллы, но осекся под слезами гнева дочери.
− Передайте ему еще раз: я не продаюсь! И если он не усвоит, то я сдержу данное ему обещание!
− Выйти замуж? − Антонио пьяно оскалился, облизывая горлышко пустой бутылки.
− Убить его!
Бутылка грохнула об пол.
− Ты что ж это балясничаешь?! Прикуси свой язык, пока я его не подрезал! − карие глаза Муньоса налились кровью. − Да наша семья обязана дону Луису вторым рождением.
− О! Лучше б я вообще не рождалась! − Тереза нервно расхохоталась, отбросив упавшие на грудь волосы.
− Не богохульствуй! − голос матери не обещал ничего хорошего.
«Одна против двоих…» − девушка прикидывала силы, а впрочем, ей было не привыкать. Она с неизбывной тоской посмотрела в распахнутые окна. «Боже! Как там было покойно».
Запад разгорался. Над головой седого Сан-Мартина клубился голубой туман.
Тереза вздрогнула: клешня папаши окольцевала ее запястье, в лицо шибанул винный перегар.
− Ну, ну, не дергайся! − толстяк грубо подтянул дочь ближе. − Ответь, разве не ты по утрам любуешься восходом и возвращаешься в дом окрыленной чайкой?
− В клетку! − точно ножом отрезала она.
Антонио Муньос в упор смотрел на свою родную кровь. Сложное чувство овладевало им: гордость и любовь вперемешку с раздражением и ненавистью. Уже в который раз он угадывал дьявольский гонор и искус в этих изумрудных глазах, так не похожих на его собственные и жены…
Отец первый не выдержал взгляда, уцепился клещом за ответ Терезы.
− А ты не подумала, в чем ты возвращаешься, пташка? − Пыхтя от возмущения, он наклонился и демонстративно, так, чтобы разглядели обе женщины, пошуршал подолом. − Гляди-ка, мать, юбка-то у нашей егозы… никак из маркизета… Ты-то, небось, в такой и в гроб не мечтаешь лечь, о, чтоб мне сдохнуть! − он разогнул колени и уставился на маленькие персиковые мочки. − Ну, вот и серьги золотые! Ай-яй-яй! А на грудях-то − ишь, какие отрастила на родительских харчах! − похоже, нитка жемчуга? О, лопните мои глаза! Кстати, ты чего их оголила? Кобелей в дом завлекать?! − старик яростно ткнул пальцем в глубокий вырез блузки. − Это чего же теперь ждать? Завтра ты, может, совсем голяком пойдешь, а? Стыд-то у тебя есть?