Шумерский лугаль

Население города не догадывалось об этом. Они просто жили, как умели. Взрослые занимались своими делами, отвлекаясь на несколько секунд, чтобы проводить нас взглядом. Дети долго бежали за нами следом, выкрикивая насмешливые прозвища иноземцев, как перевел мне Арадму. Взрослые, особенно бедные, одеты так же, как шумеры. У богатых одежда щедро украшена пришитыми разноцветными бусами, изготовленными из разных материалов, включая жемчуг. Некоторые бусины диаметром с миллиметр. Как и чем просверлили в них отверстие — никто не смог мне объяснить. Технологию держат в тайне.

На входе в цитадель службу несли воинственные стражники, рослые и более светлокожие. Все в кожаных шлемах и нагрудных доспехах и с небольшими прямоугольными щитами, которые стояли в ряд у крепостной стены. На красновато-коричневых щитах нарисованы черные восьмихвостные свастики, направленные против солнца. Вооружены стражники короткими копьями и прямыми кинжалами. Мне показалось, что эти стражники другой национальности, чем те, что у городских ворот, и даже не мелуххцы, но не поручусь. Они еще раз и более дотошно проверили, нет ли у нас оружия, после чего пропустили внутрь цитадели.

Нижняя часть цитадели представляла собой ровное поле, вымощенное плитами. Лишь перед воротами в верхнюю часть была платформа высотой метра три, типа широкого крыльца без ограждения, на которую с боков вели пандусы и лестницы. Как догадываюсь, с этого крыльца жрецы вешали горожанам волю богов и прочие неприятные сообщения. На крыльце тусовались четыре стражника, более рослые, чем все, увиденные мною ранее. Третья проверка была самой тщательной. Я еще подумал, что это предки будущих израильтян, хотя совсем не похожи. Проверки усилили мою уверенность, что Мелухха загибается. Ее постигнет та же судьба, что и Израиль. Я не дожил в двадцать первом веке до этого момента, но был уверен, что страна, в которой одна половина населения занята обыском другой, долго не протянет.

На входе в верхнюю часть цитадели нас встретил тощий юноша с усохшей правой рукой, которая висела тонкой плетью вдоль тела, облаченного в красную льняную рубаху, застиранную, из-за чего обзавелась более светлыми фрагментами в разных местах. Он повел нас к самому большому зданию, расположенному у стены напротив ворот, по широкой мощеной улице между двумя, как сказали бы в будущем, таунхаусами. Это были двухэтажные дома с более широким вторым этажом, нависающим над частью улицы и опирающимся на арки, которые заодно делили их на секции. В тени под нависающим вторым этажом кое-где стояли или сидели люди в красных рубахах, а между ними сновали молчаливые мужчины в набедренных повязках из беленой шерстяной ткани, как догадываюсь, слуги или рабы. Увидев нас, и жрецы, и слуги отвлекались от своих дел, пялились на меня молча, словно от удивления лишались дара речи. Наверное, впервые видят такого рослого и светлокожего. И это я еще загорел малость. Представляю, как бы удивились, увидев меня зимой.

Большое здание тоже было с более широким вторым этажом, опирающимся на арки. В тени под ним сидели на деревянных табуретках перед низкими маленькими деревянными столиками несколько писцов и что-то карябали на глиняных табличках тростниковыми палочками. Я притормозил и заглянул через плечо одного из писцов. Писал он справа налево, что мне кажется таким же диким, как и левостороннее движение в Англии и некоторых других странах. Пиктограммы были не такие, как у шумеров, более округлые и абстрактные, что ли. Глядя на шумерское письмо, я иногда угадывал, что значат некоторые пиктограммы, а здесь был полный отрыв от реальности. Скорее всего, мелуххская письменность, как более сложная, более ранняя.

Кстати, идеографическое письмо — это совершенно другой способ передачи информации, я бы сказал, более объемный. Китайские иероглифы, пару сотен которых я успел осилить, обозначают обычно не один предмет или понятие, а сразу несколько, ассоциативно связанных между собой. Допустим, иероглиф «любовь» состоит из четырех частей — когтя, крыши, сердца и многоногого непонятного существа, что можно истолковать по-русски, как «коготь впился под моей крышей в сердце, из-за чего шкандыбаю непонятно кем и непонятно куда». В сравнение с этой фразой слово из шести букв выглядит убогим, недорасшифрованным.

В здание вел широкий вход без двери. Внутри было прохладней, из-за чего у меня сразу выступила испарина на лице и теле, и темновато, из-за чего я не сразу перестроил зрение и заметил, что находится в глубине помещения. Там, у дальней стены, располагалась на каменном помосте бронзовая статуя, надраенная до блеска — сидящее на подогнутых ногах, человеческое тело со слоновьей головой. Наверное, именно так выглядит слонопотам из сказок моего детства. Это чудо селекции как бы парило над пьедесталом, но видны были три бронзовые трубчатые подпорки высотой сантиметров десять и толщиной пять, на которых он удерживался. Так будет выглядеть один из индийских богов. Как его звали, не помню. В индийском пантеоне будет несколько тысяч богов, чтобы хватило на непомерное население страны. Не уверен, что даже индийские жрецы могли без подсказки озвучить имя и род занятий каждого. Этот отличался от будущего тем, что у него было два бивня, а не один, и всего одна пара рук, а не несколько. Перед ним на низких длинных деревянных лавках занимали места жрецы разного возраста и тихо бубнили, перебирая руками четки. Наверное, молились. Арадму не смог перевести, потому что бубнеж сливался в тихий гул, на слова не дробился. Сухорукий провел нас к переднему ряду в правой части, которая была под углом к центральной, где жестом здоровой руки предложил сесть.

С наших мест были хорошо видны сидевшие в центре и слева, как и мы им. Я заметил, что за мной ненавязчиво, но цепко наблюдают, поэтому придал лицу равнодушный вид и сосредоточился на таком же изучении присутствующих на мероприятии, как догадываюсь, устроенном именно для меня. Не зря же сухорукий поторапливал нас. В первом ряду в центре занимали места старые жрецы, некоторые совсем уже дряхлые. В отличие от шумерских, они не брили лица, но бороды имели короткие, больше похожие на многодневную щетину. Четки у старых жрецов были из слоновой кости, а у более молодых — из самых разных материалов и, видимо, обозначали место в храмовой иерархии.

Еще я обратил внимание, что от статуи и самого пьедестала исходило тепло, как от печки. Не сильное, но в жару чувствуешь каждый градус изменения температуры в любую сторону. Поэтому сразу понял, что произошло, когда у слонопотам вдруг начал подниматься хобот и послышалось гудение, которое становилось все громче. Поскольку я знал, что должен увидеть, то разглядел в полумраке пар, выходивший из хобота. Мои спутники не были знакомы с действием паровых машин, пялились на слонопотама с выпученными от страха глазами. Их испуг был настолько ярок, что я не удержался от ухмылки.

Мне вспомнился рассказ отца о том, как он впервые побывал с родителями и братьями в кинотеатре, открытом в Путивле незадолго до Второй мировой войны. В то время каждый советский фильм начинался с того, что прямо на зрителей летел паровоз, который громко стучал колесами, гудел и испускал пар. Часть зала, сшибая стулья, сразу ломанулась на выход. Некоторые оцепенели от страха и обоссались. Те, кто смотрел не первый раз, дружно ржали над испугавшимися. Мой отец во время второго посещения тоже долго хохотал.

Все жрецы, встав, начали радостно скандировать нараспев:

— Ганапати! Ганапати!..

Наверное, это имя слонопотама, который порадовал своих слуг, благословив ревом на будущие дела. Интересно, как этот спектакль воспринимали те, кто был посвящен в секрет фокуса? И что происходило с человеком во время посвящения, продолжал ли он слепо верить и как мирился со своей совестью? Впрочем, у мошенника совести нет по определению, его мучают только угрызения жадности.

Рев начал стихать, хобот опустился. Жрецы подождали еще минут пять, словно надеялись, что будет продолжение, после чего, тихо переговариваясь, начали покидать помещение.

К нам подошел сухорукий жрец и жестом здоровой показал моим сопровождающим, чтобы подождали здесь или во дворе, а мне предложил следовать за ним. Повел не вслед за основной массой жрецов, которые, выйдя из помещения, разбились на небольшие группы и принялись что-то обсуждать, а за старыми жрецами к деревянной лестнице, широкой, ведущей на второй этаж. Я уже привык к тому, что в Шумере дерево почти на вес золота, а тут такая расточительность! Мелуххцы могли себе позволить, потому что джунгли начинались в нескольких километрах от города. Обратил внимание, что лестница, как и лавка, на которой мы сидели, сделаны из тика, так любимого английскими кораблестроителями и мебельщиками после того, как дорвались до богатств Индостана и Индокитая. Золотисто-коричневая тиковая древесина ядовита и тверда, поэтому несъедобна для древоточцев и не гниет.

Комната, в которую меня привели, освещалась с помощью бронзового зеркала, прикрепленного на стене под потолком возле наклонного отверстия в нем. Скорее всего, отверстие направлено на юг и расширяется в верхней части, чтобы солнечные лучи попадали в него большую часть светового дня. Непосвященный человек подумал бы, что свет льется из самого бронзового овала. Простенько, но, уверен, воздействует на необразованные умы. От этой мысли я ухмыльнулся еще раз.

Это не ускользнуло от старых жрецов, которые сидели полукругом на стульях с низкими спинками и подлокотниками. Их было девять. Как по мне, все на одно лицо. Только средний выделялся золотым обручем на маленькой голове с остатками седых курчавых волос. Видимо, верховный жрец и правитель города-государства. Светская власть здесь была только исполнительной. Слева от них стоял у стены, сложив руки на животе, мирянин лет сорока трех в набедренной повязке из полосатой, красно-желто-зеленой, льняной ткани, полноватый, с подвижным лицом торгаша. Скорее всего, это толмач, который не просто переводит, а еще и объясняет недоговоренное. Стул для меня не приготовили, поэтому я показал жестом сухорукому, чтобы принес еще одни, и место, куда поставить — туда, где я буду видеть сразу всех старых жрецов и переводчика. Не нравится мне, когда атакуют с флангов и тыла.

Моя манера вести себя в чужом доме по-хозяйски не удивила и не расстроила жрецов. Смотрели они на меня спокойно, с какой-то рассеянной сосредоточенностью, если такое возможно в принципе. Угрозы от них я не чувствовал, хотя непоняток было много. Если бы меня хотели пленить или убить, не стали бы откладывать приглашение на следующий день и сделали бы это, как только вошел в цитадель, даже несмотря на то, что с безоружным гостем не принято так вести себя. Для хорошего человека не грех сделать исключение. С другой стороны они понимали, что я приехал не лясы точить, а с конкретной предъявой, но зачем-то устроили представление. И тут меня пробила мысль.

— Вы ограбили моего купца, чтобы я приехал к вам. Зачем я вам нужен? — садясь на принесенный мне стул, начал я.

Я заметил, как после того, как толмач перевел мои слова, у многих жрецов дернулись головы, потому что хотели переглянуться с верховным, но сдержались. Значит, я правильно угадал.