Шумерский лугаль

— Это хорошо! — сразу успокоилась Инна.

Зато Итхи погрустнела. У нее, видимо, была надежда, что старший сын Меркар станет энси Лагаша.

— Акургаль станет энси Лагаша, а наши с тобой сыновья — энси Гирсу, Нины, Уруа или Гуабы, — пообещал я, чтобы утешить ее, но предупредил на всякий случай: — Это случится только в том случае, если они будут дружить. Если вырастут врагами, твоим сыновьям придется уехать отсюда.

Половодье в пятый год моего пребывания в этой эпохе выдалось средним. Благодаря ему, мы без проблем спустили оба новых судна на воду и перевели в Гуабу, чтобы не зависели от прихоти разбушевавшейся реки.

Строительство новых крепостных стен, перестройка старых и возведение дворца энси подходили к концу, поэтому я приказал начать перестройку зиккурата и храма богини Нанше. В казне теперь было много денег, благодаря налогам и пошлинам с размножившихся в городе купцов, и камня, который исправно поставляли эламиты, и я решил потратить часть и того, и другого на мошенников, которые теперь служили мне верой и правдой. Это поможет им быстрее забыть, что когда-то были богаче энси и фактически являлись правителями страны. Заодно обеспечил работой несколько сот горожан, в основном пришлых.

Лагаш стремительно разрастался, обзаводился новыми жителями. Дав волю купцам, я превратил город в перевалочную базу международной торговли. Благодаря льготам, полученным в Дильмуне, мои купцы вытеснили оттуда большую часть коллег из других шумерских городов, а с прошлого года начали торговать напрямую с Мелуххой. Арадму успевал за два-три месяца смотаться туда и обратно, распродавая привезенное крупным оптом и давая заработать другим лагашским купцам, которые развозили заморские товары по всему Каламу и дальше, вплоть до берега Средиземного моря. Кстати, оттуда мне привезли длинные стволы ливанских кедров, из которых получились прекрасные мачты-однодеревки для новых судов.

В середине мая, как и обещал мелуххским жрецам, я посадил на три своих судна шестьсот воинов и два десятка собак и повез их к берегам Индии. По пути остановились на два дня на рейде Дильмуна. Пополнили воду и заодно напомнили о себе. Мои купцы начали жаловаться, что их пытаются потихоньку зажимать в Дильмуне. Я вызвал на борт «Лидды» тех самых переговорщиков, с которыми подписывал договор. Они сразу начали оправдываться, валя вину на своего энси Салитиса. Я пообещал им, что если лагашские купцы еще раз пожалуются мне, захвачу город, разграблю его, вырежу всех мужчин, а женщин и детей продам в рабство. Силенок на такое мероприятие у меня пока что не было, но дильмунцы ведь не знают об этом. Впрочем, если кинуть по Шумеру и Эламу клич, позвать добровольцев на захват Дильмуна, наверняка набежит больше, чем надо. Их можно привести по суше к проливу, отделяющему материк от острова, и за пару дней тремя моими судами и несколькими купеческими перевезти через него. Не думаю, что разучившиеся воевать дильмунцы продержатся долго.

59

Опыт войны в джунглях у меня небольшой, но все-таки есть. Да и от опыта войн в северных лесах в принципе не шибко отличается. Разве что достает влажная жара и крылатые насекомые. Как дополнительный бонус можно назвать еще и змей, которые могут наведаться ночью в лагерь. Днем они стремительно расползаются с нашего пути.

Впереди идут местные проводники в сопровождение небольшого отряда мелуххских копейщиков с собаками. Друзья человека лучше чуют врагов и оповещают о них громким лаем. Мелуххские собаки, взятые нами в поход, короткошерстые, окраса разного, высокие (сантиметров семьдесят), мощного сложения, с тупыми мордами и обвисшими ушами, у многих купированными. Их используют в первую очередь, как гончих и борзых, но бывают сторожевыми и даже пастушьими. Есть еще более мелкая (сантиметров тридцать-сорок) и изящная порода, тоже короткошерстая, белого или бело-палевого окраса, остромордая и с длинными стоящими ушами, которую держат, как охранника дома, точнее, как сигнальную систему, и еще для забавы. У шумеров собаки по большей части длинношерстые и пород больше: отдельно борзые и гончие, пастушьи, сторожевые, мелкие декоративные. Взятые нами с собой пастушьи псы примерно такой же стати, как и мелуххские охотничьи, но кажутся крупнее из-за густой длинной шерсти. Поскольку в походе участвуют в основном кобели, местные постоянно грызутся с понаехавшими, а также и те, и другие — между собой. Поскольку есть и сучки, надеюсь, произойдет улучшение обеих пород.

За передовым дозором шагают мелуххские копейщики и пращники. Их сотен восемь. Подчиняются мне. Предупреждены, что за бегство с поля боя будут повешены. Подозреваю, что это их не остановит, но тогда им придется прятаться еще и от меня. В центре и арьергарде шагают мои копейщики-шумеры и лучники-эламиты. Последних можно уже считать шумерами, хотя и не прожили еще положенные шесть лет в Лагаше.

Я еду на повозке в центре. Запряжена она тремя ослами. Диких лошадей здесь нет. Зато есть слоны, которые плетутся в хвосте вместе с ослами, навьюченные едой на все войско. Индийские слоны больше тех, что сейчас проживают на Аравийском полуострове. Мне предлагали и боевых слонов, но я невысокого мнения о них. В Византии в шестом веке слышал, что эти животные бывают непредсказуемыми, а при виде огня и вовсе теряют голову и затаптывают больше своих, чем чужих. Если бы слоны были таким грозным оружием, как выглядят, мелуххцам не пришлось бы нанимать меня.

Мы приближаемся к очередной курухской деревне. Они состоят из трех-четырех десятков круглых домов на сваях, сооруженных из бамбука и крытых пальмовыми листьями. В центре деревни большой дом для мужчин, в котором они под видом решения важных общедеревенских вопросов прячутся от жен. Защитных стен нет. Их заменяют джунгли, подступающие к домам со всех сторон. Мужчины пасут скот, охотятся, рыбачат, а женщины выращивают овощи и бобы на небольших делянках возле деревни. При нашем приближении курухи уходят в джунгли, уводя скот. Мы сжигаем деревню и дальше преследуем их. Сопротивления пока нет. За последние годы они привыкли, что мелуххцы слабы, откупаются, поэтому расслабились. Как раз перед моим прибытием присылали гонцов в Мелухху, требовали увеличение дани. Жрецы пообещали рассмотреть это требование и дать ответ после сбора урожая. Мол, не знают пока, смогут ли потянуть такое тяжкое бремя. Теперь я несу курухам ответ на их требование — сжигаю деревни, убиваю мужчин, делаю рабами женщин и детей. Тактика выжженной земли должна или разозлить их, или запугать. Мне нужен первый вариант. Пусть соберутся все вместе и нападут на нас. Отлавливать малые отряды по джунглям — дело утомительное и неблагодарное.

К полудню мы выходим к деревне. Она большая, домов на семьдесят, располагается на берегу реки шириной метров сто. Вода в реке мутная, коричневатая, течет сейчас медленно, потому что два дня не было дождей. За деревней поля и большой луг. Пожалуй, лучшего места для сражения в этих краях не найдешь. Углубляться дальше в джунгли рискованно. Там нас ждут в удобном для врага месте. Подождут и придут сюда. Это не они вторглись к нам и разорили наши дома, а мы к ним, поэтому терпение у курухов должно лопнуть раньше. Я показываю своим старшим командирам, где кто должен расположиться и чем заняться. В первую очередь надо сделать засеки в джунглях возле деревни и завалы по берегу реки, чтобы было трудно подобраться к нам незаметно. Удобным будет подход только с одной стороны — со стороны луга. Там мы их и встретим.

60

Ночью и рано утром изрядно лило. Из-за дождей вода в реке поднялась где-то на полметра и стала такой мутной, что кажется темно-коричневой, почти одного цвета с берегами. Быстрое течение несет литься, ветки, иногда труп какого-нибудь дикого животного или птицы. Мои ноги скользят на размокшей земле деревенской улицы. К сандалиям быстро прилипают килограммы красновато-коричневой грязи. Я выхожу на участок, покрытый зеленой травой, вытираю об нее обувь и с завистью смотрю на босых воинов, сопровождающих меня.

Ко мне подходит Сарама, командир мелуххского отряда. Вообще-то, он командир храмовой стражи, которая состоит из выходцев из племен, живущих где-то севернее этих мест. Они более рослые и светлокожие, чем аборигены, волосы у многих темно-русые и глаза синие или серые. Сарама самый высокий из них, но все равно сантиметров на десять ниже меня, чему он до сих пор не перестает удивляться. Я бы тоже удивился, увидев здесь человека длиннее себя. На голове у него бронзовый островерхий шлем из четырех сваренных частей, каждая из которых украшена барельефом в виде свастики в четыре хвоста, закрученной против хода солнца. Кожаный доспех, почти полностью покрытый бронзовыми прямоугольными бляшками, надет на голое тело. Набедренная повязка из плотной шерстяной ткани длиной до середины голени. Ступни размера сорок пятого, если не больше, и широкие, «растоптанные». На двух кожаных портупеях, перекрещивающихся на груди и скрепленных там бронзовой бляхой с барельефом в виде слоновьей головы, висят слева полуметровый кинжал в ножнах из красного дерева, скрепленного бронзовыми кольцами, и справа в кожаной петле топор двусторонний, напоминающий датский, только с намного меньшими лезвиями. Его прямоугольный щит, на котором на красном фоне нарисована желтая свастика с восемью хвостами, несет молодой воин из храмовой стражи. Сараму сопровождают в походе десять соплеменников. Держатся отдельно от мелуххцев, всячески демонстрируя презрение к ним. Подозреваю, что подобное поведение поощряют жрецы, чтобы стража не спелась с горожанами.

— Курухи идут сюда, их очень много, — докладывает Сарама через переводчика-мелуххца и внимательно следит за моей реакцией.

— Это хорошо, — спокойно произношу я. — Надоело уже ждать их.

Мы торчим в деревне девятый день. Жара, повышенная влажность и комары порядком измотали не только меня и моих воинов, но и мелуххцев. Вроде бы в городе все то же самое, но почему-то переносится легче.