<Воспитание преп. Максима; характер и задачи этого воспитания>
Несмотря на высокое происхождение, родители преп. Максима мало принимали участия в политической жизни Империи. Их душевная настроенность влекла их к другой жизни: они стремились к тихому пристанищу Церкви; и, по свидетельству биографа преп. Максима, они более, чем знатностью, превосходили других византийских вельмож своим благочестием и любовью к добродетелям. [783] В семействе, где получил воспитание преп. Максим, царило строгое благочестие, что, впрочем, вполне понятно для той эпохи, когда умственная жизнь всецело поглощена была религиозными вопросами и религиозность была отличительной чертой общественной жизни. [784] Родители преп. Максима имели столь строгие воззрения на задачи христианского воспитания, что не дозволяли ему обычных в то время развлечений — игр и забав, находя, что они могут вести к рассеянности, легкомыслию и праздности, от которых страдали многие представители высокопоставленных константинопольских семейств. [785] Они хотели предохранить свое дитя от всякого рода увлечений и изнеженности нравов. Но этими мерами чисто отрицательного характера не ограничивались их заботы о воспитании сына. Они старались насадить в нем семена благочестия в духе Православной Церкви. В раннем возрасте, по замечанию биографа, [786] преп. Максим принял св. крещение, и нужно думать, что с тех пор родители его все время заботились о том, чтобы приучить своего сына жить жизнью Церкви, услаждаться ее богослужением, укрепляться ее тайно-действиями, возрастать и развиваться под ее покровом и водительством. Во всяком случае, мы знаем, что преп. Максим глубоко был проникнут духом церковкой жизни, глубоко пережил и перечувствовал смысл православного богослужения, постиг его величие и красоту. [787] Поэтому мы вправе думать, что с раннего возраста преп. Максим впитывал в себя дух церковности и с юношеских лет привык сознательно жить в Церкви, в духовном союзе с ней, с ее учением, таинствами, обрядами. С ранних же лет он полюбил истину Христову и так неразрывно сросся с Церковью и ее учением, что, казалось, малейшее ненормальное явление в церковной жизни больно отзывалось в его чуткой душе, а еретические различного рода лжеучения и мудрования, которыми в его время увлекались некоторые члены Церкви, глубоко терзали его сердце и доставляли ему мучительные страдания, ужаснее которых он ничего не мог себе представить. [788]
Религиозная жизнь и настроенность создала тот зародыш, из которого развилось все богатство духовной жизни преп. Максима и составила основу его нравственного развития. [789] Все заботы его родителей были направлены к тому, чтобы раскрыть в нем лучшие и благороднейшие стороны человеческого существа, вложить в юную душу его стремление к истине, благу, красоте; [790] научить сознательной оценке своих поступков и деятельности и внушить постоянное влечение к добродетели и строгое послушание велениям долга и совести. [791] Они при этом прибегали к мерам суровым (στεῤῥοτέροις τε καὶ ἀνδρώθεσι), [792] обращаясь с ним как со взрослым. И их внушения, старания и заботы не пропали даром. Из преп. Максима выработался человек долга, с твердым христианским сознанием, с непреклонной волей, неутомимой энергией, с непрестанным стремлением к высшим идеалам, к лучшей жизни. Заботы его родителей создали в нем душу, которая способна была пойти и принять подвиг исповедничества, готова была, несмотря на все препятствия, защищать правое дело, и притом — защищать до последнего вздоха. Великие черты его характера сказались еще в детстве: уже тогда он обнаружил такие наклонности и добродетели, которые намечали его будущий подвиг. [793] Несомненно, тут многое совершил живой пример и благотворное влияние родителей, их наставления и научения, их ясное сознание задачи и средств христианского воспитания; и не без основания биограф отводит целую главу (Vita II) обозрению их воспитательных воздействий на душу маленького преп. Максима. Лучшим вознаграждением за их заботы были блестящие их результаты: когда преп. Максим возрос и ум его окреп, — тогда ум и чувства его были направлены к лучшему, совершенному. [794]
<Природные черты характера и общий духовный облик преп. Максима>
Обладая необыкновенной силой воли и непоколебимой твердостью характера, преп. Максим, однако, по природным дарованиям своим не был расположен к внешней деятельности. Вся энергия его души направлялась вовнутрь. Здесь, в себе, он находил то богатство внутреннего мира, которое заменяло для него все внешние восприятия и поглощало все его силы и способности. Он имел глубокую природную наклонность к внутреннему самоуглублению и сосредоточенности. Строгое воспитание, в силу которого он лишен был обычных детских развлечений, еще более развило в нем созерцательные наклонности его духа. [795] Таким образом, сама природа предназначала его не к широкой общественной деятельности, а к созерцательной жизни и научной работе. Это был человек в полном смысле слова не от мира сего, и по дарованиям своим, и по качествам характера, и по общей настроенности своего духа, безусловно, возвышавшийся над своими современниками. Далекий от мира, он был свободен от прелести мирской — гордыни; смирение, и смирение искреннее, глубокое, иногда прямо-таки непонятное, было отличительной чертой его характера. [796] Оно служило лучшим доказательством высоты его нравственного характера и вполне, конечно, понятно было у того, кто всегда был нрава кроткого, тихого, смиренного. [797] Все богатство, все величие преп. Максима заключалось во внутреннем величии его духа. Этому вполне отвечал и внешний облик преподобного. Хотя он был слабого телосложения, малого роста, [798] однако в нем таились огромные силы: немощный телом, он велик был духом, и во всех поступках и действиях своих являл признаки истинно христианской настроенности и добродетели.
Таковы были черты нравственного характера преп. Максима, созданные под непосредственным благотворным влиянием его родителей и основанные на природном расположении его духа.
Но талантливость этой богатой души была неисчерпаема. Как живо восприняла и впитала она в себя семена христианского благочестия, так же легко и скоро усвоила она и начатки учения. Преп. Максим проявил блестящие способности и во внешнем своем образовании, и в этой области успехи его были не менее поразительны. И здесь надо отметить, наряду с прирожденной талантливостью его ума, также и те благоприятные условия, в которые ставило его рождение в Константинополе, столице Империи, главном, если не единственном центре образованности. [799]
<Светское образование преп. Максима. Философское образование его>
План и ход образования преп. Максима определялся установившейся веками педагогической традицией. Низшее образование он, вероятно, получил у наемных учителей, высшее — у правительственных профессоров. Средства для этого в Константинополе были. Здесь со времени Константина Великого находились школы, в которых изучались как светские, [800] так и богословские науки, [801] здесь были и частные учебные заведения, [802] а также большие библиотеки при церквях, монастырях, [803] между которыми особенно замечательны царская и патриаршая. При царской библиотеке было высшее учебное заведение, вроде университета, во главе с экумеником и двенадцатью профессорами. [804] Таким образом, преп. Максим в Константинополе мог вполне предаться научным занятиям. К этому он склонен был по своим природным дарованиям. Он искал всегда уединения, а интерес умственный, конечно, останавливался на той пище, которую ему предлагала современная наука. При таких склонностях и необычайных умственных дарованиях науки давались преп. Максиму весьма легко. [805] Любознательный и прилежный юноша усердно посещал школы, слушал лекции, неутомимо занимался науками и черпал все, что могла дать ему эпоха.
Что касается материальной стороны образования преп. Максима, то, вне всякого сомнения, сын знатных родителей мог получить, и действительно получил, всестороннее образование. Хотя со времени Юстиниана преподавание наук перешло в руки христианских педагогов, однако светская языческая наука сохранялась [806] и необходимо включалась в план образования и в христианских школах. Здесь считалось обязательным изучение семи свободных искусств. грамматики, риторики, диалектики, арифметики, музыки, геометрии и астрономии. [807] Изучение этих наук составляло необходимый идеал образования [808] — «ἐγκύκλος παιδεία» — для того времени. По свидетельству биографа, весь этот ἐγκύκλος παιδεία был пройден преп. Максимом. [809] Он прошел курс грамматики, с которой обыкновенно соединялось изучение классических писателей (ἰστορία); [810] изучил риторику (теорию красноречия), овладев в совершенстве искусством говорить. Наверное, изучал и математику (составлявшую так называемый квадриум: арифметику, музыку (пение), геометрию и астрономию), [811] считавшуюся необходимой подготовительной ступенью к философии (диалектике). [812] Наконец, он с особенным усердием изучал и философию. Конечно, при своем усердии и талантах преп. Максим успел превосходно (даже περιττῶς) [813] изучить эти науки и стать на высоте современного ему научного знания. Учителями и руководителями его, вероятно, были люди духовного сана, которые в это время, главным образом, заведовали воспитанием юношества. [814] В общем, можно думать, что преп. Максим получил отличное светское образование. По существу, постановка преподавания наук в то время вряд ли ухудшилась (значительно) по сравнению с предшествующей эпохой. Правда, просвещение было поставлено в не совсем благоприятные условия, [815] но, тем нс менее, и эта эпоха дала блестящих писателей. И в это время были ученые люди и образованные епископы (Сергий патриарх, Феодор Фанарский, Пирр); не удивительно поэтому, что в эпоху иконоборческую это время считалось своего рода идеалом. [816] Как основательно усвоен был преп. Максимом курс светских наук, это видно из его сочинений: здесь мы встречаем многочисленные выдержки и цитаты из множества классических писателей-поэтов, историков, ораторов, философов. [817] Содержание сочинений преп. Максима поражает таким обилием многосторонних познаний в разных областях знаний, обнаруживают такую глубокую эрудицию их автора, что служит лучшим (и даже более несомненным, чем показания его биографа) свидетельством его усердия и прилежания к наукам. Конечно, нельзя сказать, чтобы по формальной стороне преп. Максим получил полное образование; он не владел ясным и легким слогом, хотя сила диалектики и убедительности его речи были непреодолимы; он не был таким всесторонним лингвистом, как Иероним <Стридонский> или Феодорит <Киррский>. Но, во всяком случае, латинский язык он знал, так что его могли предлагать в переводчики, хотя сам преп. Максим не считал, быть может — по скромности, себя сильным в этом языке. [818] Кроме того, и богатейшей греческой литературы, оригинальной и переводной, [819] было вполне достаточно для всестороннего развития душевных сил св. отца.
<Вопрос о философских влияниях, под которыми находился преп. Максим>
Из всех вопросов, касающихся светского образования преп. Максима, специальный интерес для нас представляет вопрос о том, под какими влияниями проходило философское развитие преп. Максима. Этот вопрос стоит в связи с вопросом об отношении платонизма и аристотелизма в греческой философии VI–VII вв. Одни ученые отмечают особенное влияние на преп. Максима философии Аристотеля, [820] другие — Платона. [821] Конечно, нельзя представлять этих двух лучших представителей философского идеализма у греков как две противоположности, однако, несомненно, что основная тенденция их философствования различна по существу. В силу этого различия, один из них (Платон) был сторонником учения о трансцендентальности идеального бытия, являющегося сущностью и последним основанием мира явлений, другой (Аристотель) учил об имманентности идей в вещах и реальное бытие признавал, прежде всего, за конкретными вещами, а не за какими-то отвлеченными сущностями. Словом, насколько первый обнаруживал склонность к мистицизму, идеализму, настолько второй — к реализму. Поэтому от обоих великих философов вели свое происхождение две различные философские школы. Впрочем, впоследствии воззрения той и другой школы слились, и уже во II в. по Р. X. не было ни чистых платоников, ни перипатетиков. В господствовавшей греческой и христианской философии VI–VII вв. элементы платонизма и аристотелизма тоже находились в тесной и неразрывной связи между собой. [822] Это была система неоплатонизма, где Платон дополнялся по началам Аристотелевой диалектикой.
Если иметь в виду это деление философской дисциплины того времени, то нисколько не станут странными разноречивые суждения об основном характере философствования преп. Максима и ясна будет трудность причислить его к определенному классу мыслителей. Оспаривать влияния Аристотеля на преп. Максима нельзя. Несомненно, что, с тех пор как Аристотель написал свою логику и психологию, ни один ученый грек не упускал случая мыслить «логически» и пользоваться теми приемами доказательства, которые Аристотель указал в своих «Аналитиках» и «Топике», равно употреблять его логическую и психологическую терминологию. Несомненно также то, что в христианской философии эти дисциплины получили особенное развитие, и, в то время как языческая пантеистическая онтология и стоическая этика должны были уступить место возвышенному христианскому мировоззрению, эти науки, более или менее формальные, [823] были целиком принятыми христианскими богословами и прекрасно использованы в целях систематизации и обработки христианской догматики. Вполне приемлемо поэтому утверждение, что эта чисто Аристотелева философия (логика) и получила несомненное преобладание в средневековых школах, как на Востоке, [824] так и на Западе. Но преобладание диалектики и психологической терминологии Аристотеля у преп. Максима не говорит еще за принадлежность его к школе перипатетиков.
Существенное значение тут должны играть оттенки в развитии метафизических (онтологических, гносеологических и этических) идей. Если с этой точки зрения смотреть на философию преп. Максима, то нужно будет признать, что он был платоником, или, скорее, — неоплатоником, хотя, конечно, не в собственном смысле этого слова. Подобно Платону, преп. Максим был сильным, синтетическим умом: в своей философии он старался соединить результаты предшествовавшей работы философской мысли разных направлений и создать из них стройное философское целое. Поэтому на основе христианского мировоззрения великих вселенских учителей возвышенный идеализм Платона гармонически сочетался у него с идеями Аристотеля. Он признавал реальную трансцендентальность идей, понимаемых как мысли Божества, но вместе с тем признавал и реальность вещей, и имманентность в них субстанционального принципа (идеи в вещах). В гносеологии его сохраняется мистицизм Платона, но не отрицается и эмпиризм Аристотеля. На основании этих соображений мы полагаем, что изучение Платона в области метафизики было главным предметом занятий преп. Максима по философии.
<Характеристика преп. Максима как философа>
Кто был учителем преп. Максима по философии, мы не знаем. Несомненно только то, и об этом свидетельствует биограф, что он со всем увлечением предавался изучению этой науки, любил заниматься ею, и в этом сказалась характерная черта его сосредоточенной, самоуглубленной натуры, общее направление его дарований, природная особенность его глубокого философского ума. Он благоговел перед философией, предпочитал ее всем другим светским наукам и в занятиях ею находил себе истинное наслаждение. [825] В его пытливой душе таились высшие запросы. Его занимали вопросы о сущности вещей, о тайнах бытия, о целях и смысле человеческой жизни; с ранних лет он был проникнут тем духом философского изумления, который является первым импульсом к метафизическому самоуглублению. «Как не изумляться, — писал он впоследствии, — созерцая неизмеримую и поразительную пучину благости? Или как не ужасаться, помышляя о том, как и откуда произошли разумные и духовные существа, и четыре стихии (и из них тела, хотя и не было никакого вечного (προὕπαρξάσης) вещества, из которого могло бы возникнуть все это (разумное и неразумное) бытие). Какая сила, подвигшись к действию (εἰς ἐνέργειαν), привела все это к бытию? [826] Откуда произошли мы? Что мы значим? Для какой цели существуем и куда несемся в потоке видимых вещей?» [827] Так трудился преп. Максим над выработкой миросозерцания. В философии же он искал и очищения от страстей, чистого знания и возвышения в мир сверхчувственных идей. [828] Подобно великому богослову Каппадокийскому, преп. Максим мог сказать: «Нет ничего более непреодолимого, чем философия; нет ничего более спокойного; все должно преклониться перед истинным философом. Обыкновенно указывают на два предмета, которых нельзя превозмочь: Бога и ангелов, но есть еще и третий такой же предмет — философия. В самом деле, философ есть нечто нематериальное среди материального, бесплотное среди телесного (ἐν σώματι ἀπερίγραπτος); он окружен ореолом божественности (οὐράνιος) на земле; бесстрастный в страданиях — он все предпочитает мудрости». [829]
Однако занятия философией у преп. Максима не доходили до увлечения мнениями языческих философов. Его сильный критический ум мог подметить слабые стороны греческого дуализма и, опираясь на твердую основу христианского учения, отвергнуть все ошибочные суждения языческих философов, все болезненные элементы в развитии человеческой мысли. Он слишком хорошо знал цену языческому эллинизму, чтобы позволить себе беспрекословно предаться под водительство языческих философов. [830] По словам биографа, он знал и умел отличать чистые плоды мудрости человеческой от лукавых измышлений коварного невежества: софистическая часть метафизики не выдержала его критики и была отвергнута, но основательные суждения и мнения (δόγματα), логические методы и приемы доказательства были им приняты и усвоены. [831] Философия преп. Максима подчинялась высшему принципу, определявшему ее содержание. В этом смысле преп. Максим был лучшим представителем схоластической философии. Изучение философии для преп. Максима не только имело значение в смысле выработки миросозерцания, но и оказало на него вообще формально-образовательное влияние. Формальные занятия над диалектикой необыкновенно утончили его ум, приучили его к строго логическому образу мысли; благодаря этому он был непобедим в спорах. Его железная логика сокрушала все доводы противников, его ум легко приводил их утверждения к нелепым положениям и тем разоблачал их несостоятельность. [832] Таким образом, изучение философии принесло преп. Максиму много пользы. Оно подготовило в нем победоносного борца против всех еретических мудрований, которые появились во время его жизни. Оно выработало в нем то богатство воззрений, глубиной которых так поражались даже современники преподобного; словом, оно создало в нем философский склад мысли.
Однако, что особенно характерно для мышления преп. Максима, — он всегда и во всем старался держаться православного церковного учения и на защиту его употреблял силу своей диалектики. Его мистические созерцания всегда согласовывались с общепринятыми положениями православной догматики и никогда от них не уклонялись. Он был христианским философом в лучшем смысле этого слова. В служении религии духа он соединил все то лучшее, что сделала до него человеческая мысль по общим вопросам бытия.
Уже эта черта философствования преп. Максима (по которой оно, при всей своей генетической связи с предшествовавшими трудами, созданными гением язычества, решительно, однако, возвышается над традиционным уровнем и создает идеалистическую систему на основе высших, откровенных истин) ясно показывает, что образование преп. Максима не было исключительно светским. Да этого и быть не могло в Византии, ибо не было в духе того времени. В Византии, где Церковь и государство стояли в такой тесной связи, где все стороны жизни носили религиозную окраску, где и учители были большей частью из духовного сословия, образование было вместе и духовным, и светским, и из школы выходили люди, одинаково годные как для государственной деятельности, так и для служения Церкви. [833] Поэтому, вне всякого сомнения, он, наряду со светским образованием, прошел хорошую богословскую школу. Это тем более необходимо предполагать, что богословие считалось наукой высшей, главной, идеальной, к которой даже философия служила только приготовлением. [834]
<Духовное образование преп. Максима>
ebooksa