<Предположения о литературной деятельности преп. Максима в Палестине>
Вероятно, за время своего пребывания в Палестине преп. Максим написал письмо к неизвестному по имени епископу Кидонии, [1052] на о. Крит (Кане), [1053] а также письмо к Марину, [1054] на которые можно смотреть как на завершение нравоучительно-аскетической литературной деятельности преп. Максима, поскольку он здесь сообщает о своем намерении не говорить и не писать более о делах благочестия. В это время преп. Максим уже начал интересоваться более специальными богословскими вопросами. Уже около этого времени вокруг него сосредоточивался кружок иноков, которые под его руководством изучали православное богословие и святоотеческие творения. Уже в то время преп. Максим стоял во главе богословского движения в Палестине. Вероятно, по его побуждению, Феодор, пресвитер палестинский (раифский), составил около этого времени трактат в защиту подлинности сочинений Дионисия Ареопагита. [1055] Сам преп. Максим в то время по поручению Иоанна Кизического написал обширное толкование на трудные места св. Григория Богослова (Ἅπορα εἰς Γρηγόριον). [1056]
<Путешествие св. Софрония и преп. Максима в Александрию. Вопрос о причинах этого путешествия>
В палестинских монастырях преп. Максим прожил до 633 г.; в этом году он вместе со св. Софронием и другими монахами был уже в Александрии [1057] и здесь защищал дело православия против «глав» Кира, [1058] папы Александрийского. Какая была цель этого путешествия, мы не знаем. Может быть, св. Софроний хотел повторить свое путешествие в Александрию и поближе познакомиться с тамошними подвижниками, что ему не удалось в первое путешествие по причине нашествия персов, [1059] или же он хотел продолжить свою борьбу с монофелитами, которые успешно пропагандировали свое учение среди египетских монахов. [1060] Во всяком случае, вряд ли можно согласиться с предположением Гфрёрера, [1061] будто преп. Максим, сохранивший свои связи со двором, узнал, что в Александрии готовится уния с монофизитами в ущерб православию и потому специально отправился в Египет, чтобы противостоять новому учению. Преп. Максим, повествуя о своем пребывании в Александрии, вовсе не ставит в такую связь эти события и не говорит о такой цели своего путешествия в Африку. [1062] Напротив, он настойчиво опровергает обвинения противников, будто св. Софроний первый начал спор о действиях во Христе, [1063] и, скорее, представляет дело совершенной неожиданностью для св. Софрония. [1064] Святые Софроний и Максим на первых порах так мало осведомлены были о тех тайных сношениях, которые велись между Сергием и епископами по новому возбужденному им вопросу, что преп. Максим еще в 634 г. считал Сергия православным, [1065] а св. Софроний искал поддержки против Кира именно у Сергия. [1066] Живя в своем уединении иноческом, св. иноки не знали о том, что творилось в высших церковных сферах: только в Александрии их поразило страшное сообщение о замыслах Кира, сделанное самим папой Александрийским. И только впоследствии — во время упорной борьбы с монофелитами, после ознакомления с разными деяниями и известиями соборов — для них выяснилась та роль, какую играли в начале этих споров представители церквей Константинопольской и Александрийской. [1067]
<Начало церковно-общественной деятельности преп. Максима; общие замечания касательно ее>
Здесь впервые преп. Максим со св. Софронием выступил на защиту православной веры и начал борьбу с ересью, которая с тех пор составила призвание его жизни и продолжалась до самой смерти. Скромный авва, ученый и плодовитый писатель-аскет выступает теперь перед нами на 53-м году своей жизни как церковно-общественный деятель, и с тех пор все более и более обнаруживает себя в том славном чине, в каком он, главным образом, и остался известным в христианском мире: как δογματιστής ἀκριβὴς καὶ θεολόγος. [1068]
С этих пор преп. Максим, по своим выдающимся талантам, образованию и ревности, становится во главе православного движения, ведет неутомимую борьбу с ересью, «и, подобно Афанасию Великому, своим словом и деятельностью приводит в движение Восток и Запад». [1069] С этих пор перед нами выступает как бы другой преп. Максим: муж, полный энергии, несокрушимой твердости, столько же великий в церковно-общественной деятельности, сколько велик и силен он был в иноческих подвигах. Преп. Максим теперь неутомимо ведет борьбу с ересью, следит за всеми перипетиями ее развития, отзывается на малейшие проявления церковной жизни. Впрочем, и в этой деятельности сохранился общий дух и характер преп. Максима — философа, человека науки. Если он и принужден был покинуть свое келейное уединение и выступать в роли церковно-общественного деятеля, то и в данном случае он не вмешивается в церковно-общественную жизнь, так сказать, лично, непосредственно. Он руководит деятельностью других лиц, составляет план борьбы, который исполняют другие, обращается с просьбами к разным лицам, пишет послания, трактаты, исследования; он являлся душой движения, хотя действуют, главным образом, другие лица. В личной деятельности преп. Максима момент научной, кабинетной работы берет перевес над моментом чистой практики. Однако при всем том, преп. Максим был главой и руководителем всего православного движения против монофелитства, и в истории догматических споров VII в. ему, бесспорно, принадлежит выдающееся место.
Чтобы выяснить это значение преп. Максима в связи с исторической ситуацией борьбы его с монофелитством, мы переходим теперь к обозрению истории тех христологических споров, живое и горячее участие в которых доставило преп. Максиму такое славное имя на страницах истории Православной Церкви. {10}
ГЛАВА III.
Догматические споры в VII в. [1070] Выступление преп. Максима в защиту православия в Александрии
<Вопрос, около которого вращались догматические споры VII в., и его значение>
В VII в., на который падает время деятельности преп. Максима, церковная жизнь на Востоке и на Западе сосредоточивалась, главным образом, на догматических спорах о Лице нашего Господа Иисуса Христа. Вечная и неизменная истина христианства, истина нашего искупления во Христе, зависела от правильного решения вопроса о Лице Искупителя. Поэтому христологическая проблема всегда была самой близкой уму и сердцу верующего христианина, всегда стояла перед его сознанием; и непостижимое величие этой тайны постоянно требовало изъяснения, углубления, разрешения.
В VII в. религиозное сознание еще более углубилось в великую тайну богочеловечества: назрели новые вопросы, на которых остановилась богословская мысль того времени и решение которых завершило собой долгие христологические споры и положило незыблемую основу для уяснения церковного догмата о Лице нашего Искупителя. Эти новые вопросы касались отношения свойств обоих естеств во Христе: Божеского и человеческого. Точнее, они состояли в том, нужно ли исповедовать во Христе две или одну волю и два или одно действование, или энергию (ἐνέργεια). Вопрос этот вызвал почти вековые волнения в Церкви, привлек к себе внимание всех членов церковного общества (епископов и монахов, вельмож и простолюдинов) [1071] и вызвал на некоторое время даже разделение Церквей — Западной и Восточной. [1072] Во время споров по этому вопросу на поприще церковной деятельности выступило много замечательных лиц, между которыми, бесспорно, первое место принадлежит преп. Максиму.
<Халкидонское учение как основа для решения этого вопроса и различные выводы, которые делали на основании его обе спорящие стороны. Постановка вопроса в первую стадию споров: вопрос об энергиях во Христе>
Вопрос, на котором сосредоточивались догматические споры VII в., стоял в тесной связи с предшествующими христологическими спорами и решался на основе халкидонского определения о единении в одной ипостаси Христа двух естеств — Божеского и человеческого. [1073] При этом в первую стадию спора решался, собственно, вопрос только об энергиях Христа, вопрос же о волях не был предметом непосредственного обсуждения и стоял в стороне. Мнения по этому вопросу разделились. Православные защищали тот взгляд, что во Христе надо исповедовать две энергии (δύο ἐνεργείαι); их противники, напротив, признавали во Христе только одну энергию (μία ἐνέργεια) и были сторонниками моноэнергетизма. [1074]
<Трудность и запутанность этого вопроса, зависящие от неопределенности слова «ἐνέργεια»>
Полемика между той и другой стороной значительно затруднялась тем, что слово «ἐνέργεια» было многозначащим; почему не всегда противники могли правильно понимать друг друга, а моноэнергетисты всегда могли пользоваться этим, чтобы облекать свои еретические мысли в общепризнанные православные формулы и уклоняться от возражений со стороны православных. [1075]
По объему своему слово энергия, «ἐνέργεια», является одним из самых общих понятий в греческом языке; оно включает в себе и κίνησις, и πάθος (ἐνέργεια καθολικώτερά ἐστιν τῆς κανήσεως καὶ τοῦ πάσχειν); [1076] притом оно имеет различное значение в разных областях знания. Как философский онтологический термин (у Аристотеля), оно означает вообще реальность бытия, в отличие от «δύναμις», «потенция». [1077] Как богословский термин, «ἐνέργεια» означает Промысел [1078] и свойства Божии, [1079] а также и чудеса. [1080] Как антропологический термин, «ἐνέργεια» означает деятельность человека вообще, ζωὴ ἡ κατὰ ἄνθροπον, [1081] но при этом имеет несколько оттенков и употребляется в различных смыслах:
1) как «δύναμις», «способность к действию»; [1082]
2) как «κίνησις» («action»), «движение», [1083] являющееся обнаружением способности;
ebooksa