— Николай Угодник! — охнул мужик и без сил на землю повалился.
Народ же решил, что это он в битве за икону так пострадал, и за такое геройство сделали старостой церкви. В достатке стал жить.
Бревно
Покорное слово гнев укрощает.
Кузнец да жестянщик по краям деревни селятся, чтоб не досаждать своим стуком и грохотом соседям, а куда же отселять мужа с женой, во вражде живущих?
С утра до ночи в избе Степана и Марфы визг, будто кошке хвост прищемили. Это Марфа с мужем беседуют. Когда же пушки грохочут, это Степан противника громит. Много лет без мира воюют и, хоть молодые совсем, однако от злости состарились раньше времени. Да и было бы из-за чего воевать! Спроси каждого, из-за чего спор был, зачем посуду били, и не вспомнят.
Однажды, как и всегда, ссора, будто порох от искры, вспыхнула, и такие позорные слова Степан про себя услыхал, что, задохнувшись от злости, пулей из избы вылетел и так дверью грохнул, что стекла задрожали и иконка Николы с гвоздика на пол упала.
Чуть не бегом три улицы Степан отмахал. Волосы всклокочены, пиджак не застегнут, так и шагнул, сам не зная зачем, в маленькую церковь. Стоит, дышит тяжело. Какие там молитвы — ничего на ум не идет!
Подходит к нему какой-то бедный старичок, лысый, с седой бородой.
— Что, — говорит, — Степан, опять воевали?
— Откуда знаешь-то?
— Да ты весь кипишь! Из глаз искры, из ушей дым, изо рта пламя.
«Ну погоди, змеюка, — Степан думает, — вернусь, я тебе все волосья повыдеру! Вон как мужика довела — уже все видят!»
— Не-ет, Степанушка! Эдак ты ее не одолеешь, — будто мысли его прочел, говорит старик.
— А ты, что же, секрет какой знаешь?
— Знаю, — улыбается, — пойдем, покажу.
Выходят из церкви, идут по улице.
— Вот, погляди, — указывает старик на двух мужиков, что пытались тяжелое бревно в ворота втащить.
Мужики красные, злые, пыхтят, ругаются, ничего у них не выходит, потому что бревно поперек ворот пытаются протащить.
— Заходи назад! — орет один.