Свирель

— Ах, извините меня, господин надворный советник, — сказал он, — что я на вас клевещу!

А затем, поднявшись и выпрямившись во весь свой рост, он закричал:

— А кто уплатил по вашему векселю в Общественный банк?

— Ваше превосходительство!.. — оскорбился Гречихин.

— Молчать, взяточник вы этакий! Мне все известно! Я даже знаю, кто за вас платил! Шульман, вот кто-с! Знаю даже, кого он посылал с деньгами в банк! Своего фактора Волпянского!

И грузно опустившись затем в кресло и все еще тяжело дыша от волнения, генерал упавшим голосом, почти шепотом сказал:

— Извольте немедленно подавать в отставку и можете жить затем с вашей еврейкой сколько вам угодно, иначе я напишу о вас в Петербург!

— Ваше превосходительство, — хотел было возразить Гречихин.

— Убирайтесь вон! — крикнул на него генерал и затрясся всем телом.

Гречихин вышел из кабинета и стал спускаться с лестницы. Он чувствовал, что еще немножко — и силы оставят его, и, держась за перила, боялся, как бы не упасть. А затем лестница завертелась вокруг него, подалась куда-то вбок, и ступени выскочили у него из-под ног.

— Какой позор!.. — прошептал он. — Какой позор!..

Он падал, и кто-то вдруг накинул на него шубку. Он посмотрел на нее, и ему показалось, что это ротонда свояченицы полицеймейстера. С чувством гадливости он сбросил ее с себя и крикнул: «Краденая!» Но полицеймейстер высунулся из угла и показал ему язык. А в ушах у него, ни на минуту не переставая, кто-то кричал: «Взяточник! Взяточник! Взяточник!» Потом все смолкло, и Гречихин больше не чувствовал ничего.

Его привез домой курьер Крякшин, который объяснил его прислуге, что, сходя с лестницы, его высокоблагородие оступился, упал и больно ударился затылком.

В тот же вечер Гречихин написал прошение об отставке и послал его с прислугой к генералу. Он был одинок, и это упрощало для него решение вопроса. Улики были налицо, и если бы он даже и попробовал защищаться, то ни одна живая душа не поверила бы тому, что он уплатил по векселю своими же собственными деньгами.

Через неделю его уволили в отставку.

Теперь он свободен... Он мог идти, куда захочет, и мог делать, что захочет. Но куда идти? Что делать?

Конечно, это можно решить только в Петербурге!

И он стал собираться в Петербург.

Как раз перед отъездом к нему постучался Бендерович. Прислуги не было, и Гречихин отворил ему сам.

Перед ним стоял совершенно поседевший еврей.