Полнолуние

— А в прошлом году, разве там тоже этот блюмун был? — нахмурился Лунин. — Это же какое число было, четырнадцатое?

— Четырнадцатое, — брызнув в лицо Лунину слюной, выкрикнул Слепцов, — не было там ничего! Ни блюмунов, ни маньяков. Ничего там не было. И Ритки уже нет.

— Это откуда такая уверенность? — Илья потер вдруг неимоверно зачесавшееся правое запястье и обеспокоенно взглянул на руку. Похоже, мучившее хозяина квартиры кожное раздражение успело уже перескочить и к нему.

— Я чувствую. Вот здесь чувствую. — Игорь Михайлович вдруг с силой ударил себя по левой стороне груди, отчего откуда-то изнутри его грудной клетки до Лунина донесся глухой гул. — Вы что думаете, у отца сердце не знает, что с его дочерью? Нет ее больше!

Сжав внушительные кулаки, Слепцов поднес их к лицу, несколько мгновений удивленно рассматривал, словно не понимая, как столь мощное оружие оказалось неспособным защитить его семью, затем бессильно опустил руки.

— Я первый месяц места себе не находил. Всю округу излазил, тайгу на двадцать километров во все стороны сам обошел. Танька-то, жена моя, все талдычила, что, мол, умотала в город Ритка. Как обустроится, так сама даст о себе знать. Оно, так-то посмотреть, Танька, на первый взгляд вроде и права была. Ритка ж у нас выросла ни в мать, ни в отца. Мы что, так себе оба, не бог весть чего. Я, конечно, по молодости посимпатичнее выглядел, это сейчас себя запустил, да все равно, не бог весть какой красавец был. Да и Танюха, если честно, не принцесса, всегда в кости широковата была. А Ритка годам к четырнадцати это ж прям вылитая Барби получилась. Вот и нельзя вроде про свою дочь так говорить, только как иначе скажешь. Грудищи — во! — Слепцов потряс перед собой растопыренными пальцами, — попища — во! — теперь его ладони переместились несколько ниже, — а талия при этом вот такусенькая! Тонюсенькая! Помню, как-то по телику молодую Гурченко показывали, уж не помню, сколько сантиметров там у нее было, но я вам точно скажу, у Ритки не больше.

Привычным движением Игорь Михайлович ногой подцепил и вытянул из-под стола табуретку. Усевшись на нее, он уперся в стол локтями и подпер голову сжатыми кулаками.

— Радости только с ее красоты нам никакой не было, — поморщившись, Слепцов ловко сдул упавшую на нос прядь волос, — женщиной она, видишь ли, себя почуяла. А раз женщина, значит, что? Значит, мужик при ней должен быть. Ладно бы еще со сверстниками лазила, я бы понял. Сейчас времена такие, уже в пятнадцать лет все друг к другу в койку прыгают. Так ведь нет, пацанов, с кем училась, она за людей не считала. Мол, только прыщи на лице давить могут, а в постели не энерджайзер.

— Это как? — уточнил Лунин.

— Раз — и разрядился, — фыркнул Слепцов, — и главное, стерва такая, нам не говорила, с кем развлекается, но то, что у нее мужик был взрослый, — это я точно знаю. Нутром чую!

Илья вздохнул. Он вполне допускал возможность того, что чувствительное нутро гостеприимного хозяина не ошибалось, вот только запротоколировать показания этого самого «нутра», к сожалению, возможным не представлялось.

— Хотя, знаете, она и на взрослых мужиков с колокольни поплевывала. — Пригладив вздыбившийся на макушке клок волос, Слепцов удивленно уставился на тарелку с бутербродами, словно не понимая, откуда она появилась. — Кабеля! Да, по-другому и не называла никого. Кабеля! Или «ко», как правильно? Единственный, к кому она хорошо относилась, — это Мама был. Мама Люба.

— Они что, знакомы были? — насторожился Илья.

— Так ведь Маму в поселке все знают, — криво усмехнулся хозяин дома, — как такого не знать. Да только люди ж, они злые, все больше норовят посмеяться, если у человека с головой нелады. Тихонько, конечно, за спиной, злить-то его боятся. А Ритка, уж не знаю с чего, всегда останавливалась, если его встречала. Скажет, бывает, ему чего, он и лыбится от уха до уха. Я ее потом спрашиваю, о чем с дураком толковать можно. А она знаете, чего отвечает?

Илья покачал головой.

— Он, говорит, из всех мужиков кто, когда со мной общается, в глаза мне смотрит. Остальные-то, они ж на все другое пялятся, а он, понимаешь, в глаза. Так чего я толкую… — Нервно мотнув головой, Игорь Михайлович сунул в рот один из приготовленных им бутербродов, и Илья тут же последовал его примеру. — Танька глупости говорит. Ритка, конечно, уехать была готова, но вот чтобы так, без вещей, без денег… Не могло быть такого. Я и следователю тому, что год назад приезжал, и рассказывал, и показывал.

— Что показывали? — перестал жевать Лунин.

— Шкаф показывал. Полку, где у меня труселя лежат. У нас под ними всегда деньги хранились. Как Ритка домой не пришла, я сразу проверил, все деньги на месте, до единого рублика. А ведь она знала, где мы прячем! Решила бы уехать, точно взяла бы. Может, и не все, там около ста тысяч как раз накопилось, но половину точно бы забрала.

Вскочив с табуретки, Игорь Михайлович открыл дверцу навесного шкафа и поставил на стол литровую бутыль, до половины заполненную прозрачной жидкостью светло-рубинового оттенка.

— Будете?