У всякой драмы свой финал

22
18
20
22
24
26
28
30

Дорчаков то ли с завистью, то ли с подковыркой ответил вкрадчивым голосом, и сложно было понять его отношение к тому, что говорил:

— Наша мадам всегда самых красивых девушек для себя выбирала, ее саму бог обошел красотой.

Андрей, рассерженный елейным тоном Антона и тем, что не получил от него ожидаемой реакции, все же утвердительно кивнул:

— Вот именно, — и, приглушив голос, добавил. — Уже идет шепот, что это Евгения выкрала Ольгу. Та вроде как ей отказала, так она ее и умыкнула под занавес. Ты же знаешь, что мадам на все способна и все умеет.

Антон с неопределенным выражением лица, по которому Ватюшков, как не старался, так и не смог раскусить его истинного отношения к происшествию, вытолкнул вопрос, в каком смешалось все сразу: недоверие и заинтересованность, безразличие и желание узнать:

— Это кому же до всего есть дело?

Андрей сильно растянул губы в подобие улыбки, повел руками в стороны, показывая этим движением, что, мол, есть такие слухи, ты только разуй уши, и слушай, что люди говорят, а то погряз в своем театре, как крот земляной, а вокруг интересные дела творятся.

Антон сделал кислую мину, сожалея в душе, что ничего конкретного от Ватюшкова узнать больше не удастся. Тот определенно выдал полную информацию, какую имел. Ничем новым не удивил. Разве что сплетней про Евгению. Прикрыл глаза, давая понять, что все, что будет сказано дальше, для него не имеет особенного интереса. Но при этом все-таки спросил:

— Что еще слышно?

Андрей тяжелым взглядом придавил Дорчакова к дивану и как бы тоже потерял интерес к беседе, наблюдая, как Антон расплывчато на все реагировал. Ватюшкову хотелось другой реакции от него, чтобы в нем яро вспыхнуло желание и готовность раскромсать Думелеву на куски. Некоторое время Андрей подождал, но не дождался, чего хотел. Нехотя шевельнул надбровными дугами, и проговорил:

— Больше ничего не слышал. Увы. Чего не слышал, того не слышал. Но думаю, если Евгения умыкнула, значит, делиться ни с кем не собирается, и нас с тобой бортанула, а это уже не по-человечески как-то, Антоша. Мы всегда были в доле, участвовали во всех ее капризах. Хотя, скажу откровенно, мне Ольга не по вкусу, не в том, так сказать, амплуа выступает, я бы от нее, не задумываясь, отказался в твою пользу. Ты у нас, Антоша, всеядный. С радостью отдал бы тебе свою порцию Ольги Корозовой. Просто вот так, за одно твое спасибо. Мне не нужно то, что мне не нужно.

Дорчаков молчал. Он думал о чем-то своем.

Ватюшков завозился на диване, окидывая взглядом весь кабинет. Он знал его наизусть, и потому глаза бегали по мебели и стенам машинально, ни на чем не останавливаясь.

Андрей всегда в присутствии Антона ощущал себя сильным и непоколебимым, но в этом кабинете как будто задыхался от избытка недоступной для его понимания красоты. И оттого, что природа ущемила его в этом, Андрей злился.

Он знал, что литературно подкован слабее Дорчакова. Тот мог запросто заткнуть его за пояс своей начитанностью. Но чтобы подобного не происходило, Андрей всегда уходил от заумных разговоров или попросту отмалчивался, когда Антон начинал лезть в дебри театрального искусства.

Сейчас подобного не происходило, но Ватюшков все равно всей кожей чувствовал свой провал, оказался не на высоте со своей информацией, потому что не сумел подать ее так, чтобы как следует возбудить Антона против Евгении.

Засопел и решительно закончил:

— Вот такие слухи, Антоша! — рывком поднялся с дивана и протянул жесткую широкую ладонь Дончарову, сдавил его выскальзывающую руку. — Будь здоров! Я пошел! Мне некогда сегодня по твоим театральным норам шастать, хотя надо признать, что мышки у тебя в гримерных стреляют глазками отменно, — и, снова задевая боками все, что попадалось на пути, направился к двери.

Антон хмуро посмотрел ему в спину.

В тот же день Ватюшков наведался к Думилёвой. В их внешностях была некая схожесть. Грубоватые лица, тяжелая прочная походка, отсутствие суетливости в движениях.