– Ладно. Будем надеяться, что она скоро объявится. – Хуртиг сделал паузу и отвернулся.
В ту же минуту Симон рванулся с дивана и перевернул расколотый столик.
На какую-то секунду Хуртига охватил паралич бездействия; он увидел, как Симон выбегает в прихожую. Бросившись следом, Хуртиг споткнулся о столик и беспомощно растянулся на полу.
– Проклятье! – завопил он. В руки воткнулись осколки.
В открытую настежь входную дверь было видно, что Симон уже на балконе.
Шварц, услышав шум, выскочил из ванной, и Хуртиг приказал догнать Симона. Черт, черт, черт, думал он, счищая осколки с рук и хватаясь за телефон.
Звонок в центральную диспетчерскую. Наряд полиции и оснащенная рацией машина уже в пути.
Через пять минут из внешнего коридора послышался голос Олунда; встречая его у входной двери, Хуртиг понял: что-то пошло не так.
Чудовищно не так.
Симон
Квартал Вэгарен
Симон знал, что это конец. Хотел, чтобы это был конец. Выхода нет, путь назад закрыт, а наступать – невозможно. Он знал, что совершил, и ни в чем не раскаивался.
Он был всего лишь инструментом.
Он слишком устал, чтобы сдаться, он не в состоянии объяснять им, в чем дело.
Разве они поймут?
Как рассказать про голод человеку, который всегда ел досыта? Каково это – приходить домой из школы в грязной одежде и со сломанным мизинцем. С плечами, черными от синяков.
В иные дни – с изорванными учебниками и собачьим дерьмом в волосах.
Гогот вокруг.
Двенадцать лет одинокого молчания в школьной столовой, каждое движение челюстей эхом отзывается внутри головы, и только глоток тепловатого молока согревает то, что у тебя внутри.
Симон помнил, каким холодным бывал снег, когда идешь домой в одних носках, потому что кто-то сжег твои ботинки. Из-за гравия приходилось идти по обочине, и ноги делались белыми, почти прозрачными от холода.