– На Малой Бронной.
– Я подумаю.
– Как знаете.
Охранник Лёша попытался приблизиться и поучаствовать в беседе, но ему велели молчать, а затем поверхность реки вспучилась горбом, и из расступившихся вод изверглась Марианна с подводной камерой в длани, со светящим прожектором. Муравьев зажмурился и отвернулся от луча. Марианна подплыла к лодке, примерилась, вынула мундштук, зычно ахнула и, поднявшись над поверхностью реки до пояса, закинула колено на борт. Затем, еще раз напрягшись и ахнув протяжно, выпросталась из воды вся, и завалилась в лодку. Лодка дала значительный крен, но не перевернулась.
Сев в лодке, Марианна потрогала кнопки на камере, а затем, приняв верхней половиной тела подобие позы дискобола, метнула камеру по диагонали вверх, и Пиночет в эффектном баскетбольном прыжке вверх и влево ее, камеру, поймала.
– Нет там ни хуя, обломитесь, – сказала снизу, из лодки, Марианна. – Обползала все в радиусе пятидесяти метров. Жрать хочется ужасно. Но я на диете.
– Вообще ничего нет? – удивилась Пиночет.
– Дно там есть, – пояснила Марианна. – Вода есть. Грязища, мусор, местная фауна глазами сверкает, и всё.
– А запись можно скопировать? – риторически спросила Пиночет, прилаживая головастик к камере. Повернувшись к Муравьеву, пояснила: – Для изучения впоследствии, в уютной обстановке, перед камином, под тихую музыку. Эй, Марианна, я целую тебя в носик, встретимся в четверг, как всегда.
– Ага! – откликнулась Марианна, стягивая шлем, и затем ласты. – Только не приноси ветчину свою зеленую, у меня от нее изжога и недомогание по членам, а лучше просто мяса купи какого-нибудь и овощей. А вино мне недавно принесли французское, доброй выдержки и вкуса необыкновенного. Ну, все, я поехала жрать. Отвяжи швартову.
Пиночет спрятала головастик в карман и кинула камеру обратно, навесом, и Марианна ее ловко поймала, в то же время изящно, как Статуя Республики, выгнув пухлое запястье. Снова припав на одно колено, черноволосая кирасирша развязала узел швартовы, очень, на взгляд Муравьева, сложный и очень древний, возможно, такими узлами финикийские купцы привязывали к покрытым вековой темно-зеленой плесенью портовым столбам переполненные товарами и рабами галеры. Ради вежливости подождали, пока Марианна повернет и приладит парус и возьмется за руль. Челнок накренился на этот раз влево, парус хлопнул и напрягся, и Марианна отчалила виражно, помахав на прощание затянутой в водолазное облегающее пухлой рукой.
– Ну, все, едем, – сказал Муравьев. – Эй, охрана, курс на северо-восток. За два квартала остановишься, мы тебя закуём опять и сдадим моему знакомому сержанту.
– Это зачем же? – удивился охранник Лёша. – Мы так не договаривались.
– Можем отпустить по месту работы, но ты ведь сам попросил, чтобы тебя арестовали, и не зря. Засветился ты. Посидишь до вечера в прелиминарии, ничего с тобою не сделается. Сержант принесет колбасу, сержанты колбасу обожают, едят ее все время, и очень свирепы из-за этого.
– А капитаны?
– А капитаны только эскарго едят, и коржики ещё, на завтрак.
Снова ехать на вело кавалькадой по Ленинскому опять было как-то неловко, но как и в предыдущий раз неловкость преодолели и оправдали профессиональным долгом. Вело припарковали и привязали возле входа. Охранника Лёшу сдали сержанту Шевченко, который, заперев арестанта в прелиминарной клетке, тут же отправился за колбасой.
– Едем на Малую Бронную? А, капитан? – сказала Пиночет.
– Вообще-то надо бы, раз такое дело. Может, сперва в Авдеевку?
– Обеденный перерыв у подозреваемого начнется через час. Плюс десять минут добраться до квартиры возлюбленной. Пешком пойдем, или на троллейбусе?