Авадон

— Что с тобой случилось? Попал под трамвай?

— Вроде того... Выкладывай, что раскопал.

— А... — махнул рукой Гастон. — Ничего особенного...

Гастон достал плотный черный конверт и вытряхнул на стол пачку еще влажных фотокарточек.

Лимек плеснул себе в стакан щедрую порцию джина, выпил одним махом — жидкое тепло прокатилось вниз по пищеводу, согревая продрогшее нутро — и потребовал:

— Рассказывай по порядку...

Раскопал Гастон немного. Из всех людей, присутствовавших на похоронах Петерсена, полицейские досье были на четверых. Два студента из числа украсивших рукава черными траурными повязками, привлекались за употребление легких наркотиков (один отделался устным предупреждением благодаря ходатайству ректора, а второй, который не только покуривал, а еще и приторговывал, схлопотал шесть месяцев условно).

Альбина Петерсен имела пять приводов: три — за проституцию (Лимека это не удивило), один — за хранение медицинских препаратов без рецепта (это, впрочем, тоже), и еще один — за оскорбление действием офицера полиции при исполнении служебных обязанностей. Все пять эпизодов прошли для Альбины безо всяких последствий: видимо, покойному отцу удалось замять дело.

Загадочная старушка с вуалью оказалось некоей Сивиллой Гельрод, 62 лет от роду, вдовой, которую двадцать два года назад суд оправдал по обвинению в убийстве собственного мужа, а спустя шестнадцать лет — приговорил к году исправительных работ на Фабрике за распространение детской порнографии.

— Интересная старушенция, — прокомментировал Гастон. — Держала в Ашмедае подпольное фотоателье с целым выводком малолеток на любой вкус. Продавались, разумеется, не только фото, но доказать это не смогли. Знаешь, где она теперь работает? В детском приюте на площади Искупления. Главная смотрительница, недурно, а?-

— Как она туда попала?

— Трудно сказать. По протекции. Говорят, ее туда пропихнул сам Ксавье. Знаешь, кто это?

— Знаю, — кивнул Лимек, и Гастон подвинул к нему следующую фотографию.

— Это Ленц, секретарь Ксавье, — Гастон постучал кривым пальцем по размытой физиономии блондина, выглядывающего из окна «Бентли». — В комиссариате на него ничего нет, но в редакции ходили слухи... Месяц назад его арестовал «Трискелион». Сам понимаешь, все сразу закопошились — когда берут личного секретаря председателя совета директоров Фабрики, жди больших перемен. Но не тут-то было: через два дня Ленца выпустили, а Ксавье остался и на свободе, и на своем месте. Дело темное, никто не знает, что там произошло. Поговаривают, что там, — Гастон ткнул пальцем в потолок и понизил голос до шепота, — идет какая-то грызня между Ксавье и Куртцом... И если ты встрял в эту грызню, старик, то уж сделай милость — меня не впутывай, а?

— Ладно, не бойся. Это кто? — спросил Лимек, беря в руки фотокарточку Коверкотового.

— Не знаю, — помотал головой Гастон. — Этого типа нет ни в одной картотеке. Может быть, просто прохожий?

— Может быть, и прохожий... Это все?

— Да. С тебя сто талеров. Гони монету!

Лимек отсчитал журналисту пять бумажек по двадцать талеров и еще десятку подсунул под бутылку.

— Это за выпивку. Разузнаешь, кто этот субъект в пальто — получишь еще сотню.