– Посмотрите вокруг, сэр, посмотрите вокруг, – сказал он. – Эмоции вновь притупляют вашу наблюдательность. Не обращайте внимания на обстановку, посмотрите на посетителей.
Сдержав порыв опровергнуть его критическое замечание, я сделал, как он сказал. Я сосредоточился на мужчинах и женщинах, которые, несмотря на потуги оркестра привлечь их внимание, многословно обсуждали что-то. Я не мог понять, что же Дюпен здесь счел достойным наблюдения. Потом я посмотрел на более тихих посетителей и заметил нечто крайне странное. В отличие от своих болтливых соседей, они были молчаливы и совершенно неподвижны. Я прошел к ближайшей фигуре – темноволосой женщине в пышном красном платье. Осанка ее была царственной, выражение лица – высокомерным. К немалому своему испугу, я заметил, что она сохраняет свою театральную позу уже слишком долго.
– Мария Малибран, оперная певица. Была очень популярна здесь, в Лондоне, и у вас, в Нью-Йорке.
Меня зазнобило при виде мертвенной бледности ее лица. Ее словно поцеловала сама Смерть, но она восстала из могилы. Лоб ее был высок и очень бледен, волосы черны, как вороново крыло, глаза странно безжизненны. Рот ее был открыт – как бы для пения, отчего губы растянулись, и был виден отблеск зубов, и картина эта внушала тревогу. Выражение ее лица было передано с исключительной точностью – трудно было признать, что этот двойник никогда не пропел ни единой ноты, не сделал ни единого вдоха. Мне казалось, я чувствую ее аромат – легкий запах лилий и пряностей – и чувствую кожей ее дыхание, глядя в ее зеленые глаза.
– Мария Малибран имела несчастье умереть во цвете юности. Правда, можно поспорить, что ранняя кончина – это счастье, так как из нее получилось прекрасное «мементо мори».
Я вспомнил о моей матери, актрисе с пленительным голосом, угасшей в возрасте – всего-то навсего – двадцати трех лет. Я вспомнил о бабушке с материнской стороны, тоже актрисе и певице, покинувшей этот мир еще до того, как я родился. Я вспомнил о своей жене – о ее прелестном голосе и хрупкой фигурке…
Казалось, женщина передо мной набирает в грудь воздуха и вот-вот запоет. Я ждал, что ее голос раздастся в такт музыке и очарует меня. Убаюкивающая мелодия оркестра обволакивала незримой пеленой, и слова возникали из нее. Я слышал голос своей Мореллы[34], которая, когда палец смерти коснулся ее сердца, объявила: «Я умираю, и все же я буду жить». Я думал о дочери, которая вдохнула, когда прервалось дыхание ее матери, и на годы приняла ее лик и дух. Морелла! Она была передо мной, в совершенной сохранности. В ее бледных чертах я видел обеих моих усопших матерей, мою таинственную бабушку и мою хрупкую, кроткую жену. Я слышал, как их голоса, слетающие с ее восковых губ, вплетались в песню, я чувствовал их ледяные поцелуи, впивающиеся в кожу…
– По!
Резкий оклик Дюпена привел меня в себя. Я оторвал взгляд от темноволосой сирены и повернулся к нему. Рядом с ним стояла древняя старуха лет восьмидесяти, а то и старше. Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица. Зачем эта ведьма, это кошмарное существо, прокляла певицу и превратила ее в камень? Блестящие глаза старухи приворожили меня. В ужасе смотрел я, как размыкаются ее сухие губы…
– Наша оперная певица столь же почитаема в смерти, как и в жизни. Многие приходят сюда посмотреть на нее. – Голос старухи, подрагивающий от старческой хрипотцы, снизился до доверительного шепота. – А по ночам, в полнолуние, голос мадам Малибран звучит в этом зале. Она поет арию…
Но тут Дюпен перебил ее:
– Позвольте представить вам моего друга и коллегу Эдгара По.
Старуха подала мне трясущуюся руку. Когда я взял ее в свою, я поразился тому, что в этой высохшей плоти все еще бьется жизнь, коей лишено воплощение самой красоты рядом с нами.
– А это знаменитая мадам Тюссо, – продолжал Дюпен.
Я склонился к холодной руке старухи, но не смог заставить себя прикоснуться к ней губами.
–
– Как вам известно, она создала эту грандиозную коллекцию.
Галантность Дюпена преобладала над истиной, и вежливость требовала от меня скрыть правду под непроницаемой пеленой. Почтительно склонившись перед возрастом старухи и непостижимым собранием ее творений, о которых я не знал ничего, я отвечал:
– Безусловно. Поразительная коллекция мадам Тюссо широко известна даже в Филадельфии.
Мадам раздулась от гордости.
ebooksa