Мы пошли к Лехе пешком. От Таврической до 9-й Советской минут пятнадцать легким шагом. По дороге обсуждали тактику поведения.
– Мы ему денег дадим. Много. Что бы реально надолго заткнулся. Потом еще дадим. Короче, повезло чуваку, – пожизненная пенсия!
– Дадим-то дадим, – я не хотел обламывать Петра, но у меня имелись другие соображения. – Только пропьет он их сразу. С мамашей Лехиной. А если мы ее закодируем, – я предугадал следующую реплику Петра, – так он ей морду набьет от неожиданности, что она с ним выпивать отказалась. А если не закодируем – я опять понял, что хочет сказать Петр, уже открывший рот, – набьет рожу после первого же стакана просто по привычке. «Ничего личного, так сказать, работа у нас такая».
Петр закрыл рот и минуты три молчал.
– Ну а… – осекся он и опять замолчал. Мы дошли до пересечения Суворовского и 9-й Советской. Видимо, новых мыслей не было. Свернули налево.
– В общем, так, – Петр, кажется, не оставлял надежды что-нибудь придумать. – Запрограммируем не мамашу, а его.
– Во как! – восхитился я. – И все! Век на лодке не кататься, век шанежек не кушать! А дальше-то что?
– А дальше, – культурный образ жизни. – Петр принял мои слова за чистую монету. – Не пьет. Не курит. Всех любит и делает только добрые дела. Ну, исправился, типа, – добавил он уже не так уверенно.
– Ну, исправился. – Прошли мы уже прилично. – А дальше что? Приходят к нему дружки: «Колян, типа, выпить где?! Ты ж, вроде, снова женишься! У нас и туалетная бумага в рукаве уже есть! Фокус, типа, показывать готовы – как туалетная бумага из рукава появляется! Шоу будем делать!»
А он им в ответ: «Вы, дружбаны мои любимые, кстати, о Колесе Сансары что думаете? А то я вчера медитировал и сумел дыхание задержать! Держал, держал, а там в бошку как углекислый газ хлынул! Пришлось выдохнуть – но приход конкретный был! Короче – возлюбил ближнего своего! И баста!»
– И что ты думаешь, решат его братки? – продолжал я. – Подумают они, что Колян сбрендил, и, поскольку в психушку братана западло, то надо ему все по новой объяснить. Типа, где мир во всем мире, а где, кстати, выпивка по поводу его женитьбы. Ну, в общем, бить его будут периодически. А заодно Леху с мамашей. Будем всех бомжей на Советских улицах кодировать или у тебя еще идеи есть?»
Видимо, новые мысли по поводу кодирования всех бомжей на Советских улицах, а затем на Красноармейских, а затем по всему городу у Петра отсутствовали, и я снова взял паузу.
На самом деле я и сам не понимал, что делать. Бить Коляныча, пугать, покупать – все было одинаково бесполезно. Я, конечно, хотел убедиться своими глазами, но и с Лехиных слов представлял картину на все сто. Коляныч был просто больным на голову подонком. А психу ты не объяснишь, что он псих. Нажрется, припрется и сначала собаку об стену башкой для разгона, а потом все опять по старой программе.
Так, молча, подошли к дому, осмотрелись. Вход с Советской был один – там, на первом этаже был какой то детский клуб. Слышалось нестройное хоровое пение, навевавшее ностальгию по ушедшим социалистическим будням с его пионерскими лагерями. Другой вход, с Мытнинской, похоже, был то что надо. Взглянули на табличку у дверей – вот оно! Номер девять. Толкнули обшарпанную дверь, зашли в темный тамбур, практически на ощупь двинулись дальше. Нашарили косяк, несколько звонков рядом. Нажали на первый попавшийся. Коммуналка, она и есть коммуналка – поорут, поорут, да внутрь пустят, если по адресу пришел. Дверь открылась, и мы застыли в полном изумлении. На пороге стоял президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин.
***
Валера по кличке Крюк, прозванный так по причине своего длинного крючкообразного носа, медленно умирал. Он уже три дня был на сушняке и готов был ширнуться хоть водопроводной водой. Баян валялся рядом на грязном столе и издевательски поблескивал никелированными колечками.
Сам он лежал на провалившейся тахте и мелко трясся. «И какие пидоры лажу гонят, что ломаться всухую надо? – тряслась в его дрожащей голове неотвязная мысль, – что ли, правда, водой центряк заправить, говорят от этого можно и ласты склеить, а то, мне оно и надо – ширялова все равно негде взять, работать не могу, денег нет, продать нечего – ну зачем меня мама родила, е мое, блин, как же мне погано!»
Его размышления двигались по кругу, начинаясь с начала и опять заканчиваясь тем, как ему плохо. Однако трехдневная ломка привела, все же, к определенным результатам. Внезапно в его трясущейся голове вдруг возникло новое, доселе не известное ей умозаключение. «А зачем себе самому ласты склеивать? Можно же кому другому – ну, все же с собой бабки носят!» Эта мысль показалась Крюку ослепительно свежей. – «Дак, если на вещи философски посмотреть, это ж не люди по улицам ходят! А кошельки и бумажники! С деньгами!!! А я-то, дурак, разнюнился, ничего нет, ширялова нет…» При мысли о ширялове его ментальная активность начала проявлять реактивные свойства. Крюк, сгорбившись, привстал на кровати. «Ее мое! Ну как я, блин, раньше не догадался! Никакие это не деньги! Это ж по улицам дозняки, в натуре, гуляют! Тут только взять их надо уметь. А в “Мерсах” – то – как я не замечал – литровые банки герыча на водительском месте стоят! А за стеклопакетами, в элитных домах, там, наверное, у людей в бассейнах вместо воды…» На этой мысли он тяжело встал, и, шатаясь, прошел в кухню. «Мне надо орудие преступления», – пришла в голову следующая мысль. Похоже, ломка дала результат, и мыслительный процесс вырвался из замкнутого круга. Взгляд остановился на топорике для рубке мяса. "Вот оно! Да ведь я об этом даже читал вроде, книга какая-то была… Там, что ли, в ней, тоже топором кого-то прибили. Не хило тогда взяли, кстати, изумруды, что ли, или жемчуга… потом на ширялово менять пытались… – дальше не вспоминалось, видимо, до конца книга прочитана не была. Он взял топор в руку и сперва чуть не уронил – пальцы совсем не держали. Но тем уважительнее Крюк посмотрел на него и, окончательно решив, произнес: "Все, тема закрыта, кайке лопы, сливайте шлюзы, крысы сдохли". Что он этим хотел сказать, Крюк толком не понял и сам, но решительность момента не оставляла сомнений. Он встал и, уже на менее негнущихся ногах, решительно прижав топор к груди, отпер дверь и вышел во двор.
***
Владимир Владимирович приветливо улыбнулся, чуть посторонился и, сделав рукой приглашающий жест, пропустил нас в глубь коридора. Я машинально скосил глаза на его запястье – часы «Patek Philippe» ценой в двести тысяч долларов были на нем. Мы с Петром недоуменно переглянулись, но внутрь вошли. Коммуналка была самой обыкновенной. Облезлые стены, на которых было развешано разное барахло – детские санки, какой-то доисторический велосипед с одним колесом, несколько пар лыж разного калибра и даже туалетный стульчак. Наверное, кто-то из жильцов брезговал пользоваться общим. Все это утопало в тусклом освещении единственной лампочки, расположенной, к тому же, где-то в глубине коридора.
ebooksa