Мой друг – инопланетянин!

22
18
20
22
24
26
28
30

– И что? – спросил я уже менее дружелюбно.

– Нам надо для съемок одеть девочек в грязную одежду! Ну, ты знаешь, нам же надо, чтобы они несчастными были, а они приперлись все на маникюре, в мини-юбках! Что делать-то?

– Что, что… Езжайте в секонд-хэнд. Покупайте, что хотите. Девчонки – модели в основном; дальше в театральный поступать хотят. Значит, роль несчастную сыграть для будущей актрисы – это не позор, а слава! Мировая при этом! Их же в Швеции покажут! – с воодушевлением добавил я.

– Нам тебя реально не хватает, – голос Петруса приобрел вкрадчивые интонации. – Вот бы ты им это прогнал – и не было бы у нас больше проблем. Мы тебе доверяем.

– Я вам тоже! – оптимистически ответил я, – Сами справитесь! А я реально не могу. Я ж объяснял.

– Ну ладно, – Петрус смирился, – а где около “Астории” сэконд-то есть? Мы здесь, в гостинице, для съемок конференц-зал арендовали.

«Вот придурки! – подумал я с нежным чувством, – Еще бы на крышу Исаакия забрались уличных детей фотографировать. Чтоб закат на картинке покрасивей вышел».

– В “Астории” секонда нет. – Решительно пресек я их робкую надежду на то, что ехать никуда не придется, а одежду им сейчас принесет официант. – Есть в Апрашке. Внутри. Водитель знает. Только переводчика возьмите, а то обчистят вас. А Штефан со своими камерами пусть вообще в гостинице сидит, а то их вместе с ним украдут. А камеры-то его, вообще, где? – Что-то он на встрече-то без них был? – я вспомнил наш злополучный разговор в “Астории”.

– Ой… – голос Петруса как-то внезапно скис, – мы тебе говорить не хотели. Ну да ладно… Мы, короче, подарок тебе везли. “Абсолюта” бутылку. Ну, большую такую, литра на два. В общем, в самолете мы ее и выпили. Сперва попробовать хотели. Штефан сказал, что он тут про водку читал недавно, что она “паленая” бывает. И тогда от нее даже умереть можно. Ну мы, конечно, за твое здоровье сразу переживать начали. Решили на себе испытать. Не умрем – значит хорошая водка и можно тебе ее дарить. А потом забыли как-то, зачем мы ее открыли. Затмение прямо какое-то нашло – в его голосе сквозило искреннее раскаяние. – Помнили, помнили – и вдруг забыли! В общем, так набрались, что я вообще вырубился… Кажется, меня даже до машины нести пришлось … Сюзанна ежедневник с телефоном потеряла. Или сперли, наверное… я думаю… А Штефан, когда ему плохо стало, камеры к себе такими замочками маленькими, ну знаешь, для чемоданов делают, приковал. Но неудачно, понимаешь, вышло…

– В смысле? – я с трудом удерживался от накатившего на меня хохота.

– Да он одним ремнем кресло свое пассажирское зацепил. Ну, то есть еще и кресло к себе приковал.

– Дак в чем проблема-то? Отковал бы и всего делов? – чтобы не засмеяться, я гнал от себя как мог, воображаемую картину журналистских несчастий.

– Да он ключи для верности выбросил… Вперед куда-то…. Или назад… Тут у него мнения разошлись. Так что пришлось весь салон самолета обыскивать… Ключи-то маленькие. Часа два искали. Задержка рейса, в общем, вышла. А тут еще, говорят, я иногда просыпался, указания давал что делать. Одна Сюзанна у нас нормальная была. Все время, говорят, пока ключи искали, куда-то по мобильнику звонила, встречи в ежедневник записывала. Только потом и телефон, и ежедневник потеряла… Украли, может… – как-то совсем без оптимизма закончил он.

– И дальше? – На длинные фразы у меня не хватало дыхания от рвущегося наружу смеха.

– Ну… Штефан потом камеры в сейф гостиничный сдал. Я водой два дня отпаивался. А Сюзанну до сих пор… чуть что, трясет – все про свой телефон вспоминает – какой он перламутровый был, последней модели. А про ежедневник вообще молчит. Здесь, думаю, без психиатра не обойтись. Вернемся, надо будет ее сводить.

– Ну, понял, – сквозь гомерический смех еле смог выдавить я, – роботы долбанные! – в общем, удачи! Но пассаран! Джимми Хендрикс жив!!! Рок-н-ролл мертв, а вы еще нет!

– Что? – озабоченно послышалось в телефоне, – какой Дженрикс?

– Все, связь закончена! Удачи в трудах! Будут проблемы – решайте их! Решите – звоните! Радостью поделиться! До связи! – собрав остатки серьезности, проорал я в трубку и нажал “отбой”.

Собака стояла с трагическим выражением – бегать она устала, сидеть ей надоело. Короче, впала в пессимизм.

***