Волнолом

– Да, конечно. Что-то случилось? Вы прямо весь побелели.

– Заковыристая проблема. Надо собраться с мыслями.

Ладно, рукопись бесполезна. А протоколы про Жженый Лог?

Он повертел в руках потрепанную мятую книжку. Судя по аляповатой обложке – очередная бульварная ерунда. Публика обожает загадки, а их в Жженом Логе – хоть пруд пруди. С древних времен там прятались те, кто увлекался черной, запретной разновидностью светописи. Ставили свои опыты без присмотра. В результате территория превратилась в ядовитый могильник, в гнойную язву на гладкой коже Девятиморья. Доступ туда сейчас перекрыт. По периметру – колючая проволока, чтобы не лезли любопытные идиоты. Но идиоты, конечно, лезут. Называют себя проходчиками и мечтают найти какой-нибудь сказочный артефакт, завалявшийся со средневековья.

Так и быть, почитаем.

Глава 14

Не хотел я в тот раз идти, герр вахмистр. Верьте не верьте, а не хотел. Чуял – добром не кончится. А только куда деваться? В доме – хоть шаром покати, последний медяк истратили. Моя уже волком смотрит, того и гляди слюна с клыков закапает, пол прожжет. Червяк ты, говорит, дрищ никчемный и жук навозный. Лучшие годы на тебя угробила, красоту сгноила девичью, неописуемую. Ага, отвечаю, красота такая была, что встречные чуть ли не в подворотни прятались. Ну, то есть не отвечаю, конечно, а думаю про себя. А то ведь так развопится, что стекла в доме полопаются. Со стаканами заодно.

Вышел я это во двор, поглядел вокруг, и такая тоска взяла, что хоть в реке топись. Рожи соседские в каждом окне маячат, где-то собака брешет, а небо будто сморкается всем на головы. Мерзкая в этом году весна, герр вахмистр. Нет, сначала-то оно ничего, снег уже к концу февраля сошел, в марте теплынь, лепесточки-птички. А в апреле – мороз почти на неделю, ну и померзло все подчистую. Потом – дожди эти, будь неладны. Сидишь как в болоте, только не квакаешь. Да что я вам талдычу, сами все видели своими глазами. Может, хоть вы подскажете – жрать-то что по осени будем? Разве что лебеду жевать, лопухом закусывать…

Понял, понял, не отвлекаюсь. Вот посмотрел я на это дело, плюнул, да и побрел себе потихоньку. Только не к речке, а в другую сторону, к перекрестку. Иду, значит, голову опустил, мысли всякие вертятся. Сам не заметил, как ноги меня к этому клоповнику вынесли. К «Окрошке» то есть. Вы, герр вахмистр, не в обиду вам будет сказано, человек еще молодой, к нам перевелись без году неделя. А этот хмырь, который трактирщик, уже лет тридцать тут обретается. Ох и хитрый жучара! Из империи – то ли беглый, то ли шпион, то ли просто сволочь. Приехал, корни пустил, да так, что теперь уже и не выпрешь.

Я, помнится, как вывеску в первый раз увидал, так репу чесал минут пять, не меньше. Да и другие тоже. «Okroschka» – что за ересь такая? Спросили этого – скалится, весь довольный, бородищу свою поглаживает. Суп, говорит, такой, вкуснотища. Ну что сказать, попробовал я потом этот суп – такое дерьмо… то есть, извиняюсь, вкус такой непривычный, что скулы сводит. Кислятина натуральная. Думали тогда – разорится бородатый да сгинет. Ха! Держи карман шире. Он, гад, всех нас переживет вместе взятых.

И вот, значит, стою я теперь перед ихней дверью и думаю – зайти, что ли? Назад-то поворачивать неохота. Ну и зашел. Тепло там, сухо, мясом жареным пахнет. Хельга за стойкой, вся раскраснелась, гладенькая, руки по локоть голые… Да… Ну, подхожу к ней – так и так, здравствуй, Хельга. Здравствуй, говорит, Йохан, чего хотел? Да вот, говорю, уточнить желаю – пиво у вас свежее или как? Смеется – когда, мол, оно у нас несвежее было? Да только, продолжает, не налью я тебе, Йохан, ты уж прости. Хозяин не разрешает. То есть за деньги – пожалуйста, а в долг – ни-ни. На тебе и так уже три марки висят. Сказала – и погрустнела, смотрит эдак с жалостью и с сочувствием. Я со стыда чуть сквозь землю не провалился. Лучше бы наорала, ей-богу.

Ладно. Растянул я рожу в улыбке и отвечаю – ерунда все это, Хельга-красавица. Где наша не пропадала? Я ж не ради пива зашел, а на тебя разок глянуть, полюбоваться. А теперь извини – спешу. Отлепился от стойки, но она мне – погоди, Йохан, тебя хозяин видеть желает. Очень просил зайти. По важному делу.

Нет, говорю, спасибо. Знаю я, какие дела у этого хряка. Пусть катится вместе с ними куда подальше, так ему прямо и передай. Дослушала Хельга, вздохнула и за спину мне кивает. Оборачиваюсь и вижу – трактирщик к нам через зал идет, пузом своим покачивает. И ухмылочка, как всегда. Поздно, мол, Йохан, никуда ты уже не смоешься. Подошел, лапищу мне протянул. Что же ты, говорит, дружище, пропал и носа не кажешь, волноваться нас заставляешь? Занят был, отвечаю, некогда мне по кабакам шляться. А он мне подмигивает – ну, для старого-то приятеля минутка, поди, найдется? Проход мне загородил – не обойти, не объехать. Делать нечего, поплелся я за ним в комнату, разговоры умные разговаривать.

Усадил он меня за стол и кружку сует – давай, дескать, за встречу и все такое. А самогон у него, герр вахмистр, первостатейный, этого не отнимешь. Душевно пьется. Не стал я кобениться, сделал пару глотков и чувствую – повело меня с голодухи. Но виду не подаю, насупился весь и слушаю, чего там этот боров вещает. А он соловьем разливается – хорошо ты, мол, Йохан, той осенью прогулялся, товар принес добрый, клиент доволен… Да уж, думаю, принести-то принес, только сам после этого месяц ходил по стеночке, потому как ноги едва держали. И по ночам от своих же воплей подскакивал. А глинку ту переливчатую, он, жирдяй бородатый, загнал небось раз в двадцать дороже, чем мне тогда отслюнявил. Покупателя-то найти – не проблема. Знают богатеи по всей округе, чем в «Окрошке» разжиться можно…

А? Нет, герр вахмистр, про то не ведаю. Я человечек маленький. Мне ли судить, куда предшественник ваш смотрел и чем, извиняюсь, думал? Ну, ходил он в тот кабак пообедать, так это ж вроде не грех. Откушает не спеша, перекинется с хозяином парой слов. А о чем – не моего ума дело. Вы-то, я вижу, мужчина хваткий, с понятием – разберетесь. Новые метлы чисто метут…

Ага, значит, ну и вот. Подлил мне трактирщик в кружку и заявляет – надо бы, Йохан, еще раз туда наведаться, за изгородь, да желательно поскорее. И взглядом меня буравит. Да только мне уже трын-трава, хмель в крови играет-бурлит. Начхать мне, говорю, борода, чего тебе надо. Сказал ведь в прошлый раз – баста. И не отступлюсь, можешь хоть на куски порезать.

Думал – вызверится, а он только хмыкнул. Молодец, говорит, Йохан, что не тушуешься, только с чего ты взял, что я тебя резать буду? Я же не зверь какой, не разбойник с большой дороги. Я, может, за товаром тебя гоняя, не о себе пекусь, а вовсе даже о людях. Может, девиз у меня такой – счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!

Выдал он это – красиво так, с выражением, будто из книги какой прочел, – и заржал, довольный. Или это поговорка у них такая, у зимнюков. Опять же, не знаю я, герр вахмистр. Я тогда над этим голову не ломал, не до того мне было. Потому как толстопузый ржать прекратил и посерьезнел враз. Наклонился ко мне через стол и говорит тихонько, но внятно – если притащишь, Йохан, то, что мне надо, то монет отсыплю щедро, как родичу, и больше не потревожу, в том тебе мое слово.

Я, признаться, когда услышал, даже протрезвел малость. Никогда еще хряк со мной так не разговаривал. А словами он не бросается. Пораскинул я мозгами и спрашиваю – чего ж это ты, почтенный, именно ко мне подъезжаешь? Других желающих, что ли, нет? Вон, Крис-альбионец бездельем мается, пиво дует. Мигни ему – подскочит и побежит вприпрыжку, куда укажешь. Скривился зимнюк, отвечает – нет, не подходит Крис. Молод он больно, ветер в башке гуляет, а язык – без костей. Нету ему доверия…

В общем, уболтал меня хряк. И место, куда идти, описал подробно, будто своими глазами видел. От мертвого дуба – влево, по-над оврагом, потом через ельник и до ручья. Туда почти никто не суется, всех в другую сторону тянет – к холмам, где крепостца-развалюха и плешки с переливчатой глиной. А у жирдяя, значит, свои наводки имеются. Откуда? Не стал я выспрашивать, герр вахмистр. Потому как без толку это, да и не принято. Не рассказал бы он. А про штуковину, что ему заиметь охота, объяснил так – амулет, на яблоко с виду смахивает. Бронзовый, но без патины, и сверкает почти как золото.