Волнолом

Пришел я домой, скинул башмаки, которые каши просят, и за сапогами полез. Моя как увидела – сбледнула с лица, губу закусила и села тихонечко в уголок. Знает – дрищ-то я дрищ, но если решил чего, то визжать уже бесполезно. И мелкие присмирели, только носами шмыгают. Потрепал я пацанят по макушкам, сказал, чтобы мамку слушались, да и двинул своей дорогой.

К проходу выбрался часа через три. Проволока там перекушена, а дыра подсвечена так, что засечь нельзя. Ну вы видели, герр вахмистр. Прополз я в эту дыру – и будто в другой стране очутился. Слякоти как не бывало, солнышко греет, деревья шепчут чего-то. Благодать, одним словом. Но я-то научен опытом – пошел вперед тихо-тихо, на каждом шагу оглядываясь. Потому как помню – это не лужайка для гулянок, а Кострище. Вроде и погасло давным-давно, травой поросло, а чуть тронь – полыхнет и кучку золы от тебя оставит. Или в лучшем случае головешку.

Но, тьфу-тьфу-тьфу, до оврага дотопал без приключений. Только однажды сопливка дорогу переползла… Нет, не змея, герр вахмистр. Не знаю даже, как объяснить. Представьте – ползет здоровенная улитка со скоростью человека, а за нею – полоса слизи, фута в полтора шириной. Представили? Вот. А теперь – то же самое без улитки. Да не издеваюсь я, герр вахмистр! Как можно? Просто полоса удлиняется. Сама по себе. И слизь не обычная, а навроде чернил светящихся. В нее наступать нельзя – залипнешь и будешь полдня сидеть, пока не подсохнет. А так – перескочил козликом и шуруй куда тебе надо… Что? Подумаешь, невидаль – след без улитки. Там еще тени без туч бывают…

У мертвого дуба свернул, как велено, пошел вдоль оврага. Солнце, гляжу, еще высоко. Может, обратно успею засветло? Подумал так – и сам испугался. Потому что не любит Кострище такие мысли, за неуважение принимает. И точно – везение мое на этом закончилось.

Вижу – избенка за деревьями прячется, дымок из трубы. Я аж глаза протер. Какой недоумок тут поселился? Нет, думаю, обойду от греха подальше. Ага, раскатал губу! Сунулся было в сторону, а ноги не слушаются, будто в землю вросли. Торчу как пень, а из-за спины мне ласковым таким голосом – никак заблудился, мил-человек? Глянул я через плечо – барышня стоит молодая, из благородных. Лицом красивая, как картинка, только глаза холодные. Одежда, правда, простая. Ну так оно понятно – не в шелках же по лесам шастать?

Давай-ка, говорит, странничек, поведай мне, как тебя кличут и с чем пожаловал. Ну и выложил я – про «Окрошку», про хряка и про все остальное. Как по писаному трещал, остановиться не мог, будто она меня за язык тянула. Дослушала, головой покачала и говорит сердито – ох уж эти мне легенды народные! Нету за ручьем никаких шаров-амулетов – ни бронзовых, ни золотых, ни железных. Если и были когда, то давно растащены. Иначе, продолжает, я бы почувствовала.

Спорить я не стал, понятное дело, только голову склонил уважительно – спасибо, мол, за толковое разъяснение. Она фыркнула, как та кошка, и пальчиком меня поманила. Иду за ведьмой будто привязанный, а сам примечаю – хибарка старая, но крыша подлатана. Во дворике чисто, даже дрова наколоты. Припрягла, видать, кого-то из наших. Она мне тем временем – закатай-ка, Йохан, рукав. Достала ножичек тонкий и руну мне нацарапала, малость пониже локтя. Теперь, говорит, не уйдешь отсюда, пока я не отпущу. И добавляет – молодец, что забрел, мне как раз новый материал потребен. Ох, герр вахмистр, не понравились мне эти слова. Вот прямо ни капельки не понравились. Но вида не подаю. Спросил только, как мне ее величать, чтобы, значит, со всем почтением. Смеется. Мы тут в лесу, говорит, политесы разводить ни к чему, так что пусть будет просто Сельма.

В дом не пустила. Спать велела снаружи, благо погода летняя. Одеяло преподнесла от щедрот. Днем я воду таскал с ручья, обед на костре варил (припасы, кстати, у нее покупные). Ели во дворике – пенек заместо стола. Спросила как-то – чего ты, Йохан, тощий такой да хлипкий? Кормили, говорю, плохо. Думал, опять засмеется, а она головой качает. Не должно, заявляет, такого быть, чтобы человек с даром едва концы с концами сводил. Чернильное зрение – это, дескать, похлеще любого титула.

Я смелости набрался и спрашиваю – чего ж она с даром в лесу сидит, будто знахарка деревенская? Дурак ты, говорит, Йохан. Рассуждаешь, как эти бараны на факультете… Да, герр вахмистр, вот прямо так и сказала. И добавила – знахарки, они тоже много чего умеют. Это, мол, тот же дар, только не в зрение пошедший, а в чувства. Другая сторона силы, ага. Нет, герр вахмистр, «ага» – это я уже от себя. А она еще много чего плела. У меня тогда, если честно, подозрение появилось, что ей просто поболтать не с кем, потому меня и оставила. Авось, думаю, наиграется и отпустит. Вроде ж не злая, просто трехнутая слегка…

Но все по-другому вышло. Я, герр вахмистр, забыл сказать – там у нее жила еще дворняжка приблудная. Забавный кобелек, ласковый, но глупый – просто на удивление. Не скалится, не рычит, только хвостом виляет. И вот на третий день, значит, решил я дров еще наколоть. Заняться-то больше нечем. Кабысдох этот рядом крутится. И вдруг в голове у меня – будто шепот чей-то. Повторяет – убей собаку, убей, заруби сейчас же… Я, как во сне, топор поднимаю. А пес безмозглый, вместо того чтобы деру дать, глазенки доверчивые таращит. Поплохело мне под этим взглядом, да так, что топор уронил и на землю сел, потому что ноги не держат. Пот градом катится, тошнит, зато шепот в голове прекратился. А минут через пять хозяйка из дома кличет – Йохан, зайди!

Ох, думаю, не к добру. Раньше-то не звала ни разу. Зашел и вижу – пол исцарапан, светится, и руны мелом начерчены. Запах странный стоит. Вроде приятный, сладкий, как от чертополоха, а принюхаешься получше – гнильца. Ведьма мне велит – ложись на спину, Йохан, и не волнуйся, пальцем тебя не трону. Дернулся я, конечно, да толку-то? Тело будто чужое. Лежу на полу, а она надо мной склонилась и шепчет – убей собаку, убей… Как пять минут назад, слово в слово. И кажется мне, что в болото чернильное погружаюсь. Но сознания не теряю, просто лежу.

Потом замолчала она, поднялась и вышла. Вернулась через минуту, села на лавку и тоскливо в стену уставилась. Кабысдох за окошком тявкает. Вздохнула Сельма, на меня поглядела и говорит – значит, не убил все-таки. Как же, спрашивает, ты устоял? А вот так, отвечаю. Не хотел – и не убил. Точка. Да, кивает она, тут с тобой не поспоришь, Йохан. Нужен другой, который захочет. Время – оно такое, с ним иначе никак…

Ну все, думаю, бредит ведьма. Да еще, вижу, кровь у нее сочится из носа, стекает на подбородок. Перестаралась, видать, со своими фокусами. Она утерлась, прилегла, а мне говорит – поднимайся, Йохан, можно уже. Я так и сделал. Стою над ней. Она улыбнулась как-то… ну, растерянно, что ли… и говорит мне – это ведь, Йохан, несчастные пять минут, а какое сопротивление! А представляешь, если двадцать пять лет?

Нет, герр вахмистр, не знаю, что это значит. Просто запомнил. Дальше? Глаза у нее закрылись, лицо разгладилось – спит. Думаю – придушить ее, и дело с концом. Но не решился, ясное дело. Там и насечки у изголовья, и амулет у нее на шее. Сунешься – как бы самому копыта не отбросить. Да и не такой я человек, герр вахмистр, чтобы бабу во сне душить, будь она хоть трижды черная ведьма. Я вон даже свою, на которой женился сдуру, до сих пор еще не прибил.

Вышел я за порог, рукав закатал. Смотрю – царапины, что ведьма тогда чертила, уже зажили совсем. Соскреб я корочку аккуратно, остались шрамики тонкие. То есть не шрамики даже, а так – полоски розовые на коже. Крови не видно. Ага, думаю, это уже другой разговор. Похватал свои вещи и припустил оттуда, пока ведьма не очухалась в домике. Поначалу идти трудновато было – к каждой ноге будто гиря привязана, а воздух плотный, тугой, норовит назад оттолкнуть. Но ничего, притерпелся я, а там и полегче стало. Иду и думаю – нет, ребятушки, сюда я больше не сунусь, хоть серебром осыпьте…

Глава 15

Генрих отложил книжку и ошалело повертел головой. Ну дает Сельма! Отметилась даже в запретной зоне. Хотя, надо признать, для ее затей Жженый Лог (Кострище на жаргоне проходчиков) подходит как нельзя лучше. Готовый испытательный полигон, да еще и с постоянным притоком подопытных «добровольцев». Если бы несчастный Йохан там сгинул, власти только развели бы руками – сам виноват, раз нарушил строжайший запрет и полез за изгородь.

Итак, что мы узнали по существу?

Во-первых, текст подтверждает, что Сельма экспериментировала со временем. А именно – пыталась воздействовать на сознание людей в прошлом. И убедилась, что принудить человека к чему-либо таким способом – чрезвычайно трудно.

Теперь бы еще понять, как она обошла это препятствие в Дюррфельде.