– Ты повторяешься.
– Сам виноват. Ты так и не снял клеймо – и даже не пытался, я вижу. Впрочем, я была уверена, что ты струсишь. Но я подожду.
– Какое тебе дело до моего клейма?
– Мне есть дело до светописи. Железный век не вечен, Генрих. И когда он закончится, каждый мастер окажется на вес золота.
– Тут я, наверное, должен спросить: «И чего ради он вдруг закончится?» А ты мне ответишь любимой присказкой: «Потерпи, скоро сам увидишь». Что, угадал?
– Что ж, по крайней мере, ты меня внимательно слушал. Да, именно так все и обстоит. Новая хроника уже пишется. Остался один, самый важный шаг.
– Убить еще кого-нибудь?
– Если нужно. До встречи, Генрих.
Он глядел ей вслед, пока рядом не застонал генерал. Генрих помог ему встать. Из-за угла обветшалого дома выскочил Кольберг – помятый, припадающий на левую ногу, кособокий и неуклюжий. На дорожке зашевелился Либхольц.
– Где она? – Генерал озирался, угрюмо хмурясь.
– Ушла, – сказал Генрих. – И боюсь, теперь вы ее уже не отыщете.
– Что она вам наплела?
– Как всегда, ничего конкретного. Кажется, нацелилась на новую жертву. На кого именно – я не в курсе, можете не расспрашивать. Обмолвилась, правда, что это убийство будет последним. Может, хоть это вас немного утешит.
– Знаете что, фон Рау? – рыкнул генерал. – Езжайте-ка вы домой. Можете считать, что ваше участие в этом деле закончено. Вплоть до особых распоряжений.
– Как вам будет угодно.
Генрих зашагал прочь. Он шел как сомнамбула, не глядя по сторонам. Перед глазами вставали только что виденные картины – беснующийся «скелет», кровь и жуткая в своем спокойствии «фаворитка».
Солнце натужно карабкалось по пологой дуге, дело приближалось к полудню. Мороз не ослаблял хватку. Деревья застыли, тоскуя по снежному одеялу.
Выбравшись на шумный проспект, Генрих встряхнулся и стал наконец воспринимать окружающее. Мимо спешили закутанные прохожие, по мостовой катились телеги и пассажирские экипажи. Город жил своей жизнью и знать не желал о том, что где-то в его каменных недрах только что убивали людей.
Генрих нерешительно потоптался на месте, не зная, что предпринять. Подумал об Анне – сегодня суббота и она дома. Позвонить ей? Пожалуй, нет. Надо знать меру и соблюдать приличия. Да и что он ей скажет? Пожалуется на злую колдунью, которая его обижает? Зеленоглазке незачем это знать. А изображать беззаботность у него сейчас не получится. Самым разумным было бы ехать прямиком на вокзал, но до отправления поезда еще больше двух часов.
Заметив рядом кофейню, он толкнул дверь, и в ноздри ударил запах свежемолотых зерен. Генрих вдруг понял, что мучительно хочет есть. И пить тоже. В животе была сосущая пустота, а во рту – противная сухость.