— Сами понимаете, — я изобразил обреченно-ироническую улыбку. — В наше время слесарь получает больше преподавателя. Я свой диплом все хочу в макулатуру отнести — хоть какие-то деньги принесет.
— Ужасный век.
— Ужасные сердца.
Мы уставились друг на друга.
— Кто в этом виноват? — медленно произнес я.
Он молча смотрел на меня.
— Кто…
— Вы, — сказал он. — И немножко я. И в значительной степени — никто.
Ждать дальше я не видел смысла.
— Человек, сын человека, я, Серафим, призываю вас…
Его лицо приняло умиротворенное выражение. Только когда я собрался продолжить посвящение мысленно, он скривился, и бросил:
— Вслух!
Это было его право. Многие не хотят, чтобы в их голову лезли, пусть даже и Серафимы.
— А если бы я ответил неправильно? — спросил он, подняв на меня глаза. Я не люблю смотреть в глаза свидетелям, как не люблю смотреть в зеркало. Мне слишком нравится обнаруживать искру разума в зрачках, чтобы часто позволять себе эту нарциссову радость.
— Я бы ушел.
— А щиток? — он смотрел на меня, не мигая.
— Что — щиток?
— Щиток бы починил?
— Нет, конечно. Вы же знаете, что с ним и так все в порядке.
— Спасибо за информацию, Серафим, — медленно выговорил он. — Только вот со всеми своими свидетелями и Самаэлями — а не шел бы ты на, уважаемый ангел, который хочет склонить меня к добру и сжигает проводку.