– …обстоятельства, сами понимаете… ещё вот среди рабочих весьма популярна. Но даме вашего положения…
– Ульрих, – тетушкин голос заставил управляющего подскочить. – Что здесь… происходит?
Тетушка слегка взвизгнула. А я улыбнулась.
– Добрый вечер, дорогая, – произнесла я, широко улыбаясь. – Как вы себя чувствуете? Бессонница там… желудочные рези? Мне говорили, что муки совести часто проявляются в виде желудочных резей.
– Совести?
Она быстро справилась с эмоциями.
– Что тебе здесь надо?
– Так и знала, что совести у вас отродясь не было… родную племянницу… любимую… и хоронить в подобном убожестве! – я ткнула пальцем в уродливый гроб. – И не стыдно вам?
– Что тебе здесь…
– Поговорить с сестрицей… – я отмахнулась от управляющего и спросила. – Ты с ней спишь?
По тому, как порозовел паренек, я поняла: спит. И вряд ли из большой любви.
– Сочувствую…
Тетушка покраснела. Побелела. И опять покраснела. Щеки ее раздулись, а губы посинели… какое многоцветье.
– Осторожней, этак и удар получить недолго, – я присела на гроб.
Тот самый, эксклюзивно-дубовый и дорогой. Вполне себе удобный, несмотря на все посеребренные завитушки.
– Убирайся…
– Тетушка, – я лизнула палец и потерла полировку. Звук получился мерзковатым, скрипучим. – Вы же сами говорили, что любите меня… что желаете только помочь бедной сиротке… а теперь гоните несчастную…
И рукой на дверь, чтоб жест широкий, показательный.
– Во тьму… зимой… под дождь и снег.
– Вон!