— Ну да, так уж и храбрая, — смущённо пробормотала она, но поручик ощутил, что плечи девушки под его рукой заметно расслабились, и немного перевёл дух. Истерика — это последнее, что было им нужно в нынешних обстоятельствах.
Натан, конечно, не врал так уж откровенно, но бравировал: ему и самому было здорово не по себе от всего происходящего и, главное, их нынешнего положения. Только права показывать это он не имел, не один здесь. Брамс — девушка, которая, ко всему прочему, полностью ему доверяет и надеется на него, как тут позволить себе малодушие? Пусть лучше думает, что спутник относится к происходящему как к необременительному приключению, лишь бы успокоилась!
— А то как же, — без сомнений откликнулся Титов. — Один только мотоциклет ваш чего стоит.
— Храбрый — это вы, а я… упрямая и всё назло делаю, — шумно вздохнула она.
— Целеустремлённая и решительная, — тихо засмеялся поручик. — Ну полно вам, не грызите себя. Лучше подумайте о приятном. Чего бы вам сейчас хотелось? Конечно, не считая того, чтобы выбраться наружу.
— Это глупо и неуместно, — приглушённо пробормотала девушка. Эти слова были сказаны совершенно непонятным тоном, и Натан пожалел, что в темноте не видит выражения лица: фонарь по-прежнему держала Брамс, и светил он сейчас куда-то в сторону. Да он вообще затруднялся представить нечто, что бесхитростная и прямолинейная вещевичка могла посчитать неуместным, и оттого любопытство грызло куда сильнее.
— Ну и ладно. Главное, чтобы в удовольствие. Мне, например, чертовски хочется мороженого. Согласитесь, не бог весть какой солидности желание!
— Я тоже люблю мороженое, — задумчиво отозвалась Брамс.
— Ну вот выберемся, и вы покажете, где его в городе самое вкусное делают, — с немного преувеличенной бодростью заявил Титов. — И вы так и не ответили на вопрос. Обещаю не смеяться и сохранить в тайне.
— Поцелуйте меня, пожалуйста, — тихо попросила она. — Натан Ильич? Ну я же говорила, глупо и неуместно…
Просьба эта на несколько мгновений совершенно загнала мужчину в тупик, заставив долго и мучительно подбирать верные слова для ответа.
— И у этого желания именно сейчас есть какое-то объяснение? — осторожно спросил он наконец. — Или как у меня с мороженым: просто хочется?
Он почувствовал, как девушка пожала плечами, и лишь после услышал ответ:
— Мне давно любопытно, а потом я постесняюсь вас просить, если это потом еще наступит. А то я вас целовала, а вы меня вон только в лоб, как ребёнка. А сейчас темно и нестыдно, к тому же вы обещали не смеяться…
И свести бы Натану всё это к шутке — мягко и осторожно, чтобы не обидеть. Или просто коснуться губами бархатистой, усыпанной веснушками щеки, тем более в глубине души мужчина понимал, что имелось в виду как раз нечто подобное, и не сомневался, что иных поцелуев эта девочка и знать не знает. Всё же совсем не место и не время для подобного, и стоит уже двигаться дальше, пока фонарь ещё горит. Его, конечно, хватит надолго, и есть ещё второй, но бог знает, сколько им под землёй скитаться!
Вот только сердце сладко замерло в предвкушении и до чёртиков захотелось действительно поцеловать. Потому что губы у неё капризные, нежные, тёплые. Потому что сама она — необыкновенная, удивительная, ни на кого не похожая. Потому что… Темно и не стыдно, а «потом» может еще и не наступить.
Чуть отстранился, огладил кончиками пальцев едва заметно очерченный отсветами фонаря овал лица. Приподнял подбородок. Невесомо коснулся мягких девичьих губ подушечкой большого пальца, погладил. И наконец, всё же решившись, поцеловал — осторожно, ласково, со всей нежностью, какую имел. Чтобы не напугать, не расстроить, не обидеть; чтобы первый в её жизни настоящий поцелуй получился именно таким, как дóлжно.
И пусть кругом не дивный цветущий сад, а холодные тёмные своды коридора-ловушки, через несколько мгновений всё это потеряло значение. Аэлита ответила на поцелуй — неумело, но искренне, — и Натан понял, что пропал уже совершенно, целиком и полностью. Когда голова кругом и сердце заходится от восторга — плевать на все прежние зароки!
Целовались долго, всё увереннее и жарче, но потом Титов заставил себя вспомнить, где они находятся, и отстранился. Однако отпускать девушку не спешил, да та и сама не рвалась — прижалась крепко, спрятав лицо на груди мужчины. Или даже не могла, потому что ноги вдруг сделались ватными и как будто норовили подогнуться.
Аэлита ещё больше прежнего радовалась, что здесь темно, и поручик не видит её огнём пылающих щёк, от которых свечки зажигать можно. Было ей радостно, томно и хорошо до невозможности — оттого, что губы до сих пор сладко ныли и чувствовали вкус поцелуя, а под щекой торопливо, в унисон её собственному, билось чужое сердце.