Альв

– То есть у тебя такая бумага уже есть, и мне по тому же делу никто ее не выдаст, – покачал головой Куприянов. – Отлично сработано!

– Орест Олегович, – спросил тогда Яков, – объясни мне другое: с чего вдруг такой интерес? Это же не коммунисты, не к ночи будь помянуты, и не анархо-синдикалисты. Тебе-то все это зачем?

– Ну, зачем мне то или это, есть государственная тайна, – мило улыбнулся «охранитель». – Но вот представь себе, Яков Ильич, посылаю я человечка разведать, что да как происходит в Третьей градской. Зачем я его послал, сейчас не важно. Факт – послал. И еще один факт. Человек мой был на связи со мной в течение всего вечера. Последний раз позвонил по телефону в половине первого ночи. И все! Исчез! Испарился! Канул в неизвестность! Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Орест Олегович! – покачал головой Яков. – Ну что ты в самом деле дурака валяешь! Ты же выяснил уже, поди, что сам я там ночью не был. Заходил вечером, но ушел в начале десятого. Ночевал дома. То есть здесь. Утром встречался сначала с моим сотрудником – адъюнктом Суржиным – в здании Бюро, а позже, около двенадцати, с Варварой Демидовой ходил покупать одежду вот для этой дамы. – Мягкий жест в сторону молчавшей все это время Альв. – Моих людей в больнице, как ты знаешь, не было. Полицейский, не из нашего приказа, а из городской полиции, дежурил в фойе. Еще вопросы есть?

– Есть, – кивнул Куприянов. – Но не к тебе. Спроси вот госпожу Ринхольф, что об этом знает она.

– Ну, если вы так и политическим сыском занимаетесь, – покачал головой Яков, – то ой нам всем! Революцию какую-нибудь паршивую и ту наверняка прошляпите!

– Возможно, – согласился Куприянов. – Но ты все-таки спроси.

– Изволь!

Яков повернулся к Альв и коротко объяснил, что происходит и о чем их спрашивают.

– Скажи ему, что я ничего об этом не знаю, – оставаясь по-прежнему абсолютно бесстрастной, ответила Альв. – Мне с вечера нездоровилось, и женщина-лекарь дала мне какое-то снадобье, чтобы я поспала. Я спала и ничего не слышала и не видела.

– Удовлетворен? – обернулся Яков к Куприянову.

– Яков Ильич, ты же в последнюю войну в контрразведке служил, я не ошибаюсь?

– Оставь, Орест Олегович! – поморщился Яков. – Знаю я, к чему ты клонишь. Но у госпожи Ринхольф такая нервная система. Ее трудно удивить. Сложно испугать. И затруднительно вывести из себя. Если это признак спецподготовки, то куда, прости господи, она спецготовилась внедриться? Без языка, с таким вот противоестественным спокойствием… Да и способ заброски странный, не находишь?

– Да, уж способ заброски… Ты не в курсе, случаем, где эти… мм… скажем, дамы, смогли пошить такие платья? А золото? Камни? Откуда такая роскошь?

– Зачем спрашивать, если сам все знаешь? – пожал плечами Яков и аккуратно, чтобы не вспугнуть оперативников, взял с журнального столика папиросы и спички. – Я, с твоего позволения, закурю, но не отказался бы и от коньяка. Хочешь папиросу? – повернулся он к Альв.

– Они неспокойны. Хотят напасть, но боятся, – практически беззвучно сказала Альв и покачала головой, отказываясь от папиросы.

«Похоже, ты права, Альв. А боится Куприянов ответственности. Он же на свой страх и риск действует, без ордера. Это он передо мной может хорохориться, но сам-то знает – в тайне такое надолго не утаить. Свои же и сольют!»

– Что она тебе сказала? – насторожился Куприянов.

– Сказала, что ты ей не нравишься. И не отвлекайся, пожалуйста, я попросил тебя налить мне коньяку. Даме тоже!

– Да хоть упейтесь! – Куприянов подошел к буфету, взял бутылку, но бокалов не нашел и разлил коньяк в водочные рюмки. Себе, к слову, тоже налил.