Про деньги говорить нельзя.
— А что, предлагаешь остаться и с вами на плаху…
— Ты преувеличиваешь, дорогая, — за подъюбником последовала меховая горжетка, изрядно свалявшаяся и грязная. Как только попала она сюда?
Случайно.
— Преувеличиваю? — Бавнута сдержала дрожь в руках. — Я преувеличиваю? Или быть может, мне кажется, и ты не ввязалась в эту историю? И в подвал, если заглядываешь, то исключительно по хозяйственной надобности?
Сестрица отвернулась.
— И то, чем торгует отец… с кем торгует… и ваши дела с Гуржаковыми… — она запихивала в саквояж вещи, уже не пытаясь притворяться, будто спокойна. — И то, чем это обернется…
— Ах, дорогая, — сестрица подняла кружевную подвязку и, покрутив в руках, повесила на медный рожок канделябра. — Ты слишком близко все принимаешь к сердцу…
Она подошла к окну.
Отодвинула гардину.
Провела пальчиком по запотевшему стеклу и, полюбовавшись на кривую линию, задумчиво произнесла:
— И ты не права… нельзя уходить… кто, если не мы?
— Что?
— Отец болен. У него сердце слабое, ты же знаешь, и в любой момент может случится так, что его не станет, — Мария говорила об этом так спокойно. — Что тогда?
Ничего.
— А там и матушка… ты же знаешь, как она отца любит…
— Как блоха собаку, — не выдержала Бавнута.
— Похоже, — сестрица рассмеялась. — Очень похоже… но это не важно… главное, что она уйдет…
…нет, Мария вовсе не о том говорит, что… но с чего бы матушке уходить-то? Она здорова.
— Ты не можешь просто так уехать и бросить семейное дело на произвол судьбы… кто мне поможет?