— Не знаю, как вы это делаете, но прекратите… немедленно! Пан Себастьян, прикажите ей?
— Что приказать? — поинтересовался князь.
Женщина же топнула ножкой и прекапризным голосочком повторила.
— Пусть прекратит!
— Что прекратит?
— Вот, — панна Белялинска вытянула руки, пальчики раскрыла.
— Не понимаю я вас, — Себастьян к рукам наклонился. — Перчатки шелковые…
Шелковые.
Красивые.
И руки тонки. И платье хорошее, такого у Катарины никогда не было и вряд ли будет.
…будет, если она поведет себя с умом.
Всего-то и надо, что послушаться Нольгри. В упрямстве нет ни смысла, ни выгоды. Князь есть, а потом его не станет, в отличие от дознавателя, который не потерпит самовольства… и Катарине ли не знать, как легко переступить тонкую нить закона.
Была следователем?
Была.
А там… и ладно, если просто осудят. Но ведь могут отправить и в лечебницу… дядя Петер про лечебницу вспоминать не любил. Только если случалось напиваться — а иногда на него накатывало вдруг — то мрачнел, наливался глухой злобой. Он не ругался. Не проклинал. Просто сидел и раскачивался, обнимая себя. И если случалось Катарине появиться в такой вот неудачный день, то говорил:
— Лучше в петлю, чем лечится…
…в петлю ей не хочется.
Это ведь совсем несложно. А если и сложно, то надо лишь попросить, и демон поможет. Демону будет в радость поиграть…
— Нет, — прошептала Катарина.
Почему псы не забрали перстень? Не могли? Не захотели? Или дело в том, что это — испытание Катарине? Поступи правильно, и тогда душа твоя останется при тебе…