Тени.
И узкие губы, которые панночка Белялинска кусала, позабывши про манеры, воспитание и прочие глупости. Какие уж манеры, когда ей разом осиротеть случилось.
— Мне надо с вами поговорить…
— Сейчас?
— Да… это моей семьи касается…
Только бы не заплакала. Уж чего Себастьян не выносил, так это женских слез.
— И наедине… не бойтесь, я не стану просить за них… да и без нужды… папенька мертв, а с матушкой у меня никогда особого понимания не возникало… я уехать хочу. И уеду, собираюсь в полдень… мне сказали, что против меня никаких обвинений выдвинуть неможно?
Она уставилась на него хрустальными глазищами, в которых читался вопрос.
— Боюсь, не в моей компетенции…
— Мои друзья наймут хорошего адвоката, — предупредила панночка Белялинска. — И я знаю, что у вас нет против меня ничего… родители? Дети за них ответа не несут… и вы можете выдвинуть обвинения… я буду защищаться. Суд. Скандал. Кому сие надобно? Я предлагаю решить дело полюбовно.
Она поежилась. Все же пальтецо было тонким, а ветер — холодным. И солнце, пусть светило преярко, но грело едва-едва.
— Я рассказываю вам, что знаю. А вы забываете обо мне. Думаю, мой рассказ сестра подтвердит. Позже. Когда вернется в сознание… главное, правильные вопросы задавайте.
— Например?
Панночка Белялинска более не выглядела жертвою.
Она поправила шляпку.
И шейный платок тронула.
— Например, отчего жених Мари расторг было помолвку и после передумал… и когда случилось сие… то есть, расторг он после своей поездки в Познаньск. Меж ними никогда особой любви не было. Страсть, влечение… но, понимаете, Мари характером в матушку пошла, не привыкла свое уступать… вы позволите? А то люди смотрят.
Она просто взяла Себастьяна под руку… и оглянулась на Катарину.
— Вам тоже, думаю, будет любопытно…
Он все-таки вернулся.