Ловец бабочек. Мотыльки

22
18
20
22
24
26
28
30

Глава 33. Где все становится несколько сложней и непонятней

…в сознании есть особые кармашки для памяти.

Творческий ответ некоего студиозуса о природе человеческого разума.

На городском кладбище Гражине доводилось бывать и прежде. Как иначе, когда тут батюшкина могила? Матушка и памятник поставила из белого мрамору с золочением. Гражина прекрасно помнила, сколько эскизов было пересмотрено, сколько эпитафий отправлено в мусорное ведро, прежде чем матушка отыскала именно то, что полагала единственно верным.

А ныне белый мрамор резал глаза своей неуместностью.

Отец предпочел бы гранит.

…а вот стихи оценил бы.

Впрочем, Зигфрид не позволил задержаться у этой могилы, он вел дальше, к старой части, в зеленой яркой траве утопали старые плиты.

Он же не собирается поднимать мертвецов?

Гражина надеялась, что не собирается.

Остановился Зигфрид у самой ограды и, скинув с плеча сумку, велел:

— Осмотрись.

А на что смотреть? На надгробные камни? Иные заросли лишайником так, что не разобрать ни слова… есть и треснутые, и даже сломанные. Почему их не заменили? Некому?

— Ты не так смотришь, — с укором произнес Зигфрид.

И из сумки появилась грязноватого вида простыночка, а может и не простыночка, но скатерть.

Пикник?

Но смотреть… как на госпиталь. Ленты? Не было лент, но было темное марево, будто туман, по траве разлившийся. И в этом тумане прятались клубки могил. Те, что в отдалении, тускло мерцали зеленоватым светом, а вот нынешние, близкие, набрались черноты.

— Нам понадобится вся сила, — Зигфрид посмотрел на небо. — Возможно, ты почувствуешь себя дурно, отдавать силу неприятно. Даже больно. Но я просил бы тебя потерпеть. От этого зависит человеческая жизнь.

На простынке встали корявые камни, бурые, будто осмаленные, они выглядели столь отталкивающе, что Гражина содрогнулась.

Белые осклизлые свечи.