Клинок.
Зигфрид содрал зубами грязноватую тряпицу, обнажив худое запястье с нитью свежего шрама.
— Отвернись, — попросил он. И это было именно просьбой, которую Гражина исполнила с превеликой охотой. Боги, какая из нее колдовка, когда ей от вида крови муторно становится?
Она почувствовала, как кладбище изменилось. Оно вдруг затихло.
И муть, расползшаяся по траве, стала гуще, плотней. Сама трава сгинула, сползла гнилою шкурой, обнажив ноздреватую, как плохо пропеченный хлеб, землю. Пронизанная паутиной корней, что плесенью, она хранила клубки чужих тел. И Гражине привиделось, что тела эти дрогнули.
— А… — она попыталась отвлечься от собственного страха. — Мне тоже надо…
— Я был бы весьма благодарен, хотя и не смею просить о подобном, — произнес Зигфрид, перехватывая запястье той же тряпицей.
— Что вы делаете? — Гражина, позабывши про свой страх перед Зигфридом, схватила его за руку. — Всех богов ради, этак вы горячку схватите или без руки однажды останетесь.
Она вытащила свой платочек, который по привычке всегда носила с собой, ибо воспитанной девице в обществе без платочка появляться никак неможно, даже если его никто и не видит.
— Некромантам горячка не страшна.
— И гнили не страшны?
Он лишь плечами пожал. Вот ведь, невозможный человек! Но хотя бы не стал вырываться, а то бы… Гражина не знала, что б с ним сделала, но что-то нехорошее. Все ж была она колдовкой, а в характере и от маменькиного норову имелось изрядно.
Перевязавши руку, Гражина смело протянула свою.
— Режьте… это не больно?
— Сперва нет, но… кровь — это сила. И когда сила пойдет, то будет очень неприятно, — Зигфрид провел пальцем по запястью. — Поэтому мой долг наставника и мужчины спросить вас, и вправду ли вы готовы сделать то, о чем просите?
…а Геральд и спрашивать не стал бы, почему-то Гражина была в том совершенно уверена.
— Да.
— Что ж… в таком случае отвернитесь.
Боли она и вправду не ощутила. Холод. И прикосновение… прикосновение было скользящим, а потом по руке потекло что-то мокрое.
А Зигфрид запел. Низкий голос его отзывался колоколом. И Гражина не могла различить слова, но сама песня была прекрасна. Оттого и кладбище заслушалось.