Во имя Абартона

Глава тридцать седьмая, в которой все хуже некуда

«Допросы с пытками» — как их, не сговариваясь, назвали и студенты и профессора, продлились еще два дня, не дав никаких результатов. Наконец ректор отменил свой приказ и выпустил новый: всем вернуться к экзаменам, а сессию продлить на четыре дня. Это, последнее, никого не обрадовало.

Лили Шоу очнулась наконец, покинула больничную палату и спряталась в своей комнате в общежитии, боясь кому-либо показаться на глаза. Теперь у нее был странный ореол — преступницы и жертвы одновременно, а с таким жить очень нелегко. Мэб хотелось бы защитить девушку, скрыть ее от чужих недобрых глаз, от хлестких шуток, от проклятого листка со сплетнями, который появлялся едва ли не ежедневно. Но забрать ее в свой коттедж они с Реджинальдом не могли, это было чревато значительными осложнениями. Да и где было поселить ее? На кушетке в гостиной?

Усталость, копившаяся последние недели, стала прорываться в раздражительности и неуместных вспышках гнева. С недостойным наслаждением Мэб завалила и отправила на пересдачу Эскотта и Барклена, а после в коридоре разругалась с Реджинальдом, который осмелился отчитать ее. Помириться так и не вышло, он также был зол, и в итоге сексом занимались грубым, почти болезненным, прямо на столе в кухне. Это было бы пикантным приключением и, пожалуй, доставило Мэб удовольствие, хотя бы физическое, если бы оба они в тот момент не стремились причинить друг другу боль и как можно большее неудобство. И на следующее утро перемирия не вышло.

Что-то темное копилось, и Мэб начинала уже почти искренне верить, что сорванный доктором Джермином ритуал что-то нарушил, разладил, сломал в Абартоне.

А еще она начала чувствовать слежку.

Должно быть, кто-то из студентов прознал, что это именно с ее подачи началось разбирательство в Университете. Куда бы Мэб не пошла, она все время ощущала — почти физически, как нечто грязное, острое, болезненное — чужой взгляд. Следивший за ней, имел самые недобрые намерения.

Чтобы поменьше сталкиваться с Эншо, раз всякая попытка примирения оборачивается лишь новым витком ссоры, точно они вернулись в старые недобрые времена, Мэб решила заняться разоренным музеем. Это было также отличным способом занять подавленную Лили. После экзаменов Мэб на бегу выпивала в буфете чашку чая, избегая сталкиваться с кем-либо из коллег, и бежала в музей, где ее уже поджидала девушка, вяло перекладывающая с места на место уцелевшие артефакты.

После того, как полицейские закончили свою бесполезную работу и был выброшен весь мусор, оказалось, что уцелело достаточно много вещей. Были и такие, что пострадали несильно, и их еще можно было починить. Их Мэб откладывала отдельно, дав себе зарок помириться наконец с Реджинальдом и посоветоваться с ним насчет всех этих старых и возможно ценных, или хотя бы полезных для студентов артефактов.

Самым странным было то, что больше всего пострадали медальоны. Их было довольно много — самая популярная форма для личных амулетов — но зачаровывали подобные вещицы как правило на всякие полезные мелочи. Здесь были амулеты от болезней, амулеты привлекающие удачу, отпугивающие воров, приносящие деньги, улучшающие память и все в том же духе. Ничего такого, что стоило бы ломать пополам и крошить каблуком. Что-то искали? Мэб силилась если не вспомнить, то хотя бы придумать артефакт, ради которого стоило бы влезать в университетский музей. Чаша Праха, в самом-то деле! Ведь ничего подобного здесь отродясь не было.

Окончание недели всем наконец-то принесло облегчение. Абартон словно бы отпустило. После окончания последнего на неделе экзамена, профессора и студенты быстро разошлись в разные стороны, избегая встречаться. Паб, в который Мэб выбралась пообедать, сегодня пустовал как раз поэтому: никто не желал сталкиваться с коллегами, либо учениками, либо преподавателями. Пустота эта выглядела зловещей, и Мэб все казалось, бармен Джонни, протирающий стойку, поглядывает на нее с ненавистью, обвиняя в этой самой пустоте.

Мэб не стала здесь надолго задерживаться, и ушла еще до наступления сумерек. Темнота медленно, плавно опустилась на Университет, когда она уже свернула с главной аллеи на дорогу, ведущую к музею. Опустилась внезапно, точно кто-то накинул одеяло — так часто бывало в Абартоне, как и во всяком месте, пропитанном магией. Мигнули и зажглись фонари вдоль аллеи. Ощущение слежки усилилось.

Мэб прибавила шаг, быстро преодолела несколько ярдов и толкнула дверь. В музейном холле царила темнота.

— Лили! — позвала Мэб.

Девушка напрыгнула из темноты, стиснула ее в объятьях и всхлипнула.

— Это вы!

— Что случилось? — Мэб осторожно отодвинула Лили от себя, держа за плечи, и оглядела. На скуле красовался синяк, медленно наливающийся багровым. — Это еще откуда?!

— Это… — Лили смутилась и, как это за ней водилось, отчаянно покраснела. — Это неважно.

— Мда?

Мэб нашла выключатель, щелкнула им пару раз, но свет так и не зажегся. Ругнув про себя дрянную проводку, Мэб запалила на ладони небольшой лепесток золотистого пламени и внимательно оглядела Лили Шоу. Одним синяком дело не ограничилось. На подбородке у нее было несколько царапин, форменное платье в двух или трех местах порвано, а волосы всклокочены. Смутившись, Лили попыталась кое-как привести себя в порядок, но сделала только хуже.