Во имя Абартона

22
18
20
22
24
26
28
30

В своей комнате Мэб постояла некоторое время на пороге, потом подошла и раскрыла окно. Обычно она так не делала, но в последние дни приобрела из-за Реджинальда эту привычку, оказавшуюся приятной и полезной. Из сада пахло цветами и совсем немного — гнильцой. Нужно вырезать увядшие цветы, пока не налетели какие-нибудь вредители, питающиеся ими. И найти садовника, который присмотрит за розами и травным огородом, до конца каникул.

Тут Мэб оборвала себя. Хватить строить планы, хватит думать о возвращении в этот коттедж. Хватит. Пока не нужно.

Она легла в постель, также не раздеваясь, сложила руки на груди и принялась рассматривать потолок. Будь на нем написано откровение, это бы сильно помогло Мэб, мысли которой метались с предмета на предмет, меняя одно решение за другим. Исчезнуть до рассвета. Поговорить с Реджинальдом. Признаться. Хорошенько обдумать. Убедиться в своих чувствах. Задвинуть их куда подальше. Поговорить с Реджинальдом. Не поднимать больше эту тему. Исчезнуть до…

Резкий звонок заставил Мэб подскочить на месте так резко, что в спине что-то хрустнуло. Комнату заливал яркий солнечный свет; судя по всему, было уже заполдень. Звонок снизу продолжал надрываться, и Мэб не сразу поняла, что это чарофон. Линии были проведены во все коттеджи здесь и во все дома профессорского городка, но Мэб редко ими пользовалась. Громкий, металлический звон застал ее врасплох. Не до конца проснувшаяся, с глазами зудящими так, словно в них песка насыпали, она скатилась с кровати, кое-как разыскала туфли и медленно пошла вниз. Звонок все надрывался и надрывался, человек оказался удивительно настойчив.

— Алло? — голос у Мэб со сна был хриплый и походил на воронье карканье.

— Аристократическое похмелье, кузине? — рассмеялся собеседник.

— Квентин? — Мэб моргнула несколько раз, собирая разбегающиеся мысли. — А, Квентин. Да, в смысле, нет. Доброе утро.

Она бросила взгляд на часы, висящие в прихожей вечным напоминанием профессору не опаздывать на лекции. Мэб не всегда отличалась пунктуальностью, увы. Сейчас часы показывали двенадцать — двадцать четыре, и она безбожно опоздала повсюду. А ведь в Абартоне, кажется, еще не завершились все экзамены. Если о них, конечно, не позабыли за всей этой суматохой.

— Можешь спать спокойно, дорогая кузина, — продолжил с улыбкой в голосе Квентин. — Никакие приворотные зелья им не грозят. Ни официально, ни на черном рынке ничего из тобой перечисленного не продавалось в последние четыре года. Так, чтобы кануть во мрак, имею в виду. Из-под полы сейчас больше «волосами Вероники» торгуют.

— Это что такое? — рассеяно спросила Мэб, пытаясь осознать сказанное.

— Наркотик. С тебя, дорогая кузина, бутылка басмельенского когда я в августе наведаюсь в Имение. Целую, — и Квентин повесил трубку, всегда такой настойчивый и порывистый.

Мэб медленно положила трубку и повернулась на скрип ступеней. Реджинальд, бледный и растрепанный, стоял на лестнице, глядя на нее сверху вниз. Лицо оставалось в тени, и Мэб дорого бы дала, чтобы увидеть и понять его выражение.

— Что-то случилось?

— Кузен Квентин. Говорит, что ни официально, ни на черном рынке запретные ингредиенты не всплывали. Так что я решительно не знаю, откуда в Абартоне взялись «Грезы спящей красавицы».

— Действительно, — эхом отозвался Реджинальд. — Откуда…

Глава сорок девятая, в которой развеиваются «Грезы»

Реджинальд спустился на несколько ступеней, не сводя взгляд с Мэб, застывшей с чарофонной трубкой в руке. Слова сбили его с толку, и разом позабылось все, что он собирался сказать сегодня с утра. Впрочем, это также избавило его от мучительной необходимости выбирать между глупым признанием — и серьезной опасностью быть отвергнутым — и сухим прощанием.

— Твой кузен уверен?

— Ты только что оскорбил единственного моего приличного родственника, Эншо, — хмыкнула Мэб, возвращая трубку на рычаг.

Реджинальд спустился на несколько ступеней и сел прямо на лестнице, потирая переносицу.