Отпечатки пальцев убитого Черкесова не совпали с теми, которые нашли в комнате профессора Беляева.
По трупному окоченению удалось понять, что Черкесова убили ещё накануне днём. То есть убийца каким-то образом затащил его тело в номер Введенского. Сторож санатория никого не видел и ничего не слышал – по крайней мере, он так говорил. Введенский засомневался в этом и попросил людей Охримчука присмотреть за ним – вдруг в его поведении обнаружится что-то подозрительное.
Это дело казалось Введенскому каким-то чудовищным, невообразимым бредом. Совершенно никаких зацепок, никаких следов, никаких свидетелей. Убийца будто угадывал его мысли и играл с ним. А самое страшное – убийца знал, в какой комнате он живёт. При желании он мог убить его прошлой ночью, но не сделал этого.
Логика подсказывала, что единственный, кто знал номер комнаты Введенского, и единственный, кто мог затащить в неё труп Черкесова, – сторож санатория. Но версия о его причастности разбивалась об алиби: в момент гибели профессора сторож спал на своём посту. К тому же он не умел читать.
Мгаи-мвенге, стальные звёзды, Крамер, «Наука и жизнь», поручик Черкесов – всё перемешалось в голове, всё никак не могло сложиться в единую мозаику, которая указала бы направление поиска. С такими сложными делами Введенский ещё не сталкивался.
Ему захотелось позвонить начальству и отказаться от этого дела. Просить, умолять. Всё это слишком сложно, слишком непонятно.
В первые дни Введенскому казалось, что это тот самый вызов, которого он давно хотел. Вот настоящее дело, настоящая проверка. Теперь ему думалось, будто его засасывает в бесконечный водоворот, из которого скоро будет невозможно выбраться.
Брось, говорил он тут же себе. Ты профессионал, ты справишься. Просто ты устал. Ты мало спишь, ты не привык к этой крымской жаре, тебе попалось действительно трудное дело, но в нём нет ничего невозможного. Убийца – человек, и он сделан из мяса и костей, и как бы он ни был хитёр, его можно перехитрить и поймать. Пусть логика его совершенно нечеловеческая, пусть он умнее всех убийц на свете, вместе взятых, – если он сделан из мяса и костей, его можно поймать.
Его нужно поймать. Это будет его, Введенского, подвигом. Его лучшим делом. Будет о чём рассказывать внукам. Если, конечно, они когда-нибудь будут.
– Николай Степаныч, вам бы отдохнуть.
Введенский устало посмотрел на Охримчука. Они сидели на скамейке у набережной перед входом в санаторий, где суетились несколько сотрудников беломаякской милиции. Труп Черкесова уже увезли в морг. Солнце жарило спину под гимнастёркой. Глаза слипались: хотелось спать.
Море шумело, пенилось белыми волнами на пирсе, искрилось бликами под солнцем, с шипением падало на прибрежные камни и отходило, снова падало и отходило, и от него пахло свежестью и теплом.
– Отдохнуть бы вам, – повторил Охримчук. – Выглядите совсем неважно.
– Это да. – Введенский понял, что выглядит, скорее всего, действительно уставшим. Он почти физически ощущал мешки под глазами, а на лице появилось жгучее раздражение от щетины. Даже в зеркало смотреть не надо.
Охримчук похлопал его по плечу.
– Поспите. А потом сходите да искупайтесь. Вода сейчас чудная, что парное молоко.
Введенский кивнул, не глядя на Охримчука.
– Когда я ехал сюда, – сказал он, – я думал, знаете, такую дурацкую вещь. Будто я раскрою это дело и мне скажут: вот, Введенский, ты молодец, ты герой, такого зверя поймал. А теперь этот зверь сам за мной охотится.
– Посмотрим ещё, Николай Степаныч, кто на кого охотится.
ebooksa