– У вас машина. Подбросите меня до дома Крамера? А то подниматься по этой горной дороге я, если честно, сейчас не готов.
– Хорошо, – ответил Охримчук. – Может, всё же искупаетесь?
– В другой раз.
Крамер выглядел уже совсем не так, как ночью. В наглаженной белой рубашке, в кремовом жилете и со слегка ослабленным коричневым галстуком, он сидел на террасе около дома и пил чай из уже знакомого Введенскому сервиза. Вот это франт, подумал он, выходя из машины Охримчука.
День становился всё более жарким: белое крымское солнце било прямо в глаза, в воздухе парил запах пересохшей травы, и даже в тени террасы Крамера парило духотой.
– Черкесов, Черкесов, – хмуро сказал Крамер, выслушав Введенского. – Жаль. Очень жаль. Страшно всё это. Я догадывался, что его тянет на дно. Он был очень замкнут. Печально. Очень печально.
Он помолчал, вздохнул и размешал сахар в чашке.
– Послушайте, лекцию надо назвать по-другому, – продолжил он. – Ваше название никуда не годится. Вы присаживайтесь, у меня горячий чай. Сегодня стало совсем жарко, вы бы искупались, что ли.
– Искупаюсь, – кивнул Введенский, снимая фуражку и усаживаясь в плетёное кресло напротив Крамера. – А что не так с лекцией?
– Очень скучное название. Очень скучное! – он оживился. – Мы же хотим привлечь убийцу? Название нужно завлекательное, чтобы он не сразу открыл, будто вы выдумали его специально для него. Я уже говорил, что это очень умный товарищ. В конце концов, я учёный, я провёл много лекций… Будете смеяться, но мне совесть не позволяет сделать это неподобающим образом. Предлагаю название «Жизнь и смерть у негритянских племён Африки». Как вам?
– Вам виднее, – пожал плечами Введенский.
Крамер вдруг потянул ноздрями и посмотрел на него, прищурившись; морщин на его лице стало ещё больше, а взгляд показался хищным и любопытным.
– А вы себя не жалеете, Николай Степанович, – медленно сказал он, улыбнувшись одним кончиком рта.
– Не понял.
– Вы, извините, от жары совсем скоро сопреете. Да и тепловой удар схватить проще простого. Не отдыхаете. Не купаетесь. Вот же, море – совсем рядом. Побриться бы вам, форму постирать, подворотничок поменять.
Введенский смутился. Действительно.
– Полагаю, выгляжу сейчас и правда не очень хорошо.
– Не в обиду вам, но у вас мешки под глазами, Николай Степанович. На вас больно смотреть. Знаете, в двадцатых мне показывали пропагандистские плакаты белых, где были изображены вот такие грязные, небритые красноармейцы – вы будто сошли с этих плакатов. Не обижайтесь, пожалуйста, – добавил он, заметив недобрый взгляд Введенского. – Вижу, что вы не спите. Работаете, себя не жалея. Это похвально, но вы себя этим как будто наказываете за что-то. За что?
– Я думал, вы антрополог, а не психолог, – хмыкнул Введенский.
Крамер прищурился и рассмеялся: Введенский только сейчас заметил, что у него абсолютно чистые, ровные, белоснежно сияющие зубы.