Абсолютный доступ

22
18
20
22
24
26
28
30

Он выучил этот урок еще в первый день.

– Быстро входи!

Ботинок пнул его под зад, загоняя в клетку. Единственная тень была от листа жести, прибитого к задней половине вольера. Дверь захлопнулась.

Пес устало направился по грязному полу к своей миске с водой, опустил голову и напился. Голоса постепенно стихли, эти двое направились к дому. Но один вопрос остался висеть в воздухе.

– Кто дал этому монстру кличку Брут?

Пес не обратил внимания на эти слова. Это воспоминание было для него осколком пожелтевшей кости, зарытой глубоко-глубоко. За последние две зимы он пытался окончательно сгрызть его. Но прошлое крепко застряло в памяти – правда, которую невозможно забыть.

Его не всегда звали Брут.

* * *

– Давай сюда, Бенни! Хороший мальчик!

Это был один из тех дней, что текли, как теплое молоко, такие сладкие, такие приятные дни, наполнявшие его радостью… Черный щенок мчался по огромной зеленой лужайке. Даже с дальнего конца двора он уловил запах хот-дога в руке, спрятанной за спиной худенького мальчика.

Позади него над крыльцом высился кирпичный дом, увитый плющом и фиолетовыми цветами. Гудели пчелы. С приближением сумерек заквакали лягушки.

– Сидеть! Бенни, сидеть!

Щенок замер на росистой траве и присел на задние лапы.

Он весь дрожал. Ему хотелось получить хот-дог. Хотелось слизать с этих пальцев соль. Хотелось, чтобы его почесали за ухом. Хотелось, чтобы этот день никогда не кончался.

– Молодец, хороший мальчик!

Рука показалась из-за спины, пальцы разжались. Щенок сунул свой холодный нос в ладонь, отхватил кусок от хот-дога и шагнул ближе. Затем завилял задом и еще крепче прижался к мальчику.

Возникла куча мала, и оба они полетели в траву.

Смех звенел, как солнечный свет.

– Осторожно! К вам бежит Джуни! – крикнула с крыльца мать мальчика. Она качалась на качелях, наблюдая за борьбой мальчика и щенка. Ее голос был добрым, прикосновения – мягкими, манеры – спокойными.

Совсем как у его собственной матери…

Бенни вспомнил, как мать лизала ему лоб, как тыкалась носом в его ухо, как оберегала их всех, десятерых, эту копошащуюся кучу лап, хвостов и жалобного поскуливания. Но теперь даже эта память постепенно меркла.