Он обвел взглядом соседей. Особо ничего и не изменилось, перемешанные за столиками оккупанты, контрабандисты, национальные, экологические и левые партизаны пили согласно и рьяно, словно бы конец света должен был наступить уже завтра, и в первую очередь положить конец продаже спиртного. Подобного рода спешки больше ничего не оправдывало. Конец цивилизации, давно уже решенный, не должен был наступить ни завтра, ни послезавтра. И даже не на этой неделе, в этом месяце или в этом году. Хотя вот следующий год мог быть и последним.
Оккупанты, контрабандисты и партизаны выпивали согласно, не проявляя чрезмерной агрессии, если только не считать вербальную. Невнятные проклятия переплетались с тостами, иногда их заглушали нескладно петые куплеты из наиболее похабных песен. Никакой угрозы нет, машинально оценил Вагнер.
В Оструви он был практически неприкасаемым, как и повсюду на этой стороне границы. Вагнер скорчил ироничную гримасу. Линии разграничения, а не границы. Вопреки кажущемуся, разница была существенная, и она не сводилась исключительно к названию.
Еще, всего один взгляд. Это вам не американская зона, не надбужанские лозы или выжженные развалины Вышкува или Тлуща. Но даже здесь следует обращать внимание на банальных бандюг, привлеченных ценным оснащением; на пьяниц, замороченные мысли которых не позволяют сориентироваться, к кому цепляются их хозяева.
Следовало остерегаться румынских детей, занятие которых исключительно по привычке называлось попрошайничеством. Оказалось, что даже сейчас для них это более привлекательная территория, чем отчизна. В связи с отсутствием автомобилей, в которых можно мыть окна, и безразличием к судьбе калек, сопляки выработали более эффективные методы заработка. Они атаковали целыми ордами, хотя самые младшие из них едва умели ходить. Выбирали одиноких, даже не обязательно пьяных прохожих – они были более заядлыми и беспощадными, чем свора одичавших собак. Малолетняя орава выскакивала из развалин и зарослей, оставляя после себя, как правило, голый труп, а иногда даже несколько своих родичей, которых не забирали, чтобы хотя бы похоронить.
Никто не мог справиться с детскими бандами. Облавы ничего не давали; впрочем, а что могли русские сделать со схваченными? Депортировать? А не было куда. Заново социализировать? Шутки в сторону, для социализации у них имелось достаточно своих граждан; сейчас же оказалось, что все инвестиции в Сибири оказались неудачными и лишенными перспектив развития.
А вот чтобы поддержать настойчивые и постоянные просьбы местного населения русские решиться не могли. Ведь даже сегодня сложно было отдать приказ стрелять в детей, словно в бесхозных собак.
Вагнер передернул плечами. Он знал, как эту проблему решали в американской зоне. Он не ориентировался лишь в том, кто ее решает: армия или, возможно, польская полиция. Но даже угадывать не хотелось.
Хватит этого. Протягивая руку за стаканом, Вагнер вновь окинул зал взглядом. И замер.
Парка, свисающая со спинки стула. Типичная американская парка, которые до сих пор носили солдаты из-за океана, располагающиеся в Польше, армейский третий сорт, для которых не хватило новенькой армейской формы из номекса. Нашивка на груди, кусочек зеленой ленты с черной надписью. Все остальные буквы спрятались в складках. Виден был только инициал фамилии. Большая черная буква V.
Вагнер отставил стакан, поднялся, прекрасно понимая, что все это бессмысленно. Он же лично завершил эту главу. Невозможно! Тем не менее, он поднялся.
Он не обратил внимания на то, что шум притих, и что за ним следят взгляды, неожиданно чуткие и трезвые. Подошел, протянул руку к обшитому искусственным мехом капюшону и стиснул пальцы. Так он стоял какое-то время, совершенно не обращая внимания на то, что сидящий на стуле мужчина напрягается, наклоняется и протягивает руку к голенищу сапога.
Вагнер рванул парку. Несколько секунд всматривался в нашитый на груди фрагмент ленты с надпечаткой: Веласкес.
Хозяин парки успел схватиться со стула. Он даже не был слишком пьян, успел выхватить нож: небольшой, лишенный рукояти
Краденные из транспортов и складов парки не имели имен владельце. Сами же американские парни снаряжением не торговали. У них самих было его слишком мало, располагающиеся в Европе отряды находились в самом конце списков снабжения. Веласкес за потерю парки заплатил жизнью.
Кто-то схватил за руку, держащую нож. Дружок нынешнего владельца парки пытался предотвратить возможную драку. В скошенных глазах Вагнер заметил облегчение.
Этого человека он не знал. Казах, калмык? Он не был похож на дезертира, наверняка один из тех мафиози, которые размножились на концах давней империи, обнаглевшие за целые годы российской слабости.
Интересно, долго он здесь будет развлекаться, подумал Вагнер, вешая парку на спинку стула. Быть может еще и встретимся.
Он отвернулся, игнорируя лезвие, которое косоглазый продолжал держать в руке. Говор вновь усилился, кто-то хриплым голосом завел бессмертную песню про обязанности и достижения советского дипломата. Вагнер уселся на место, одним глотком осушил половину стаканчика жидкости, притворявшейся коньяком. Он прикрыл глаза. И снова увидел зеленую ленточку. С большой, черной буквой "V" вначале. Только вот остальные знаки никак не складывались в фамилию "Веласкес".
"Yossler". Кровь текущая из разбитой бровной дуги, заливает один глаз, но второй глаз смотрит все так же четко и выразительно. Видит и регистрирует, без участия разума, словно камера; картины откладываются в памяти, все их можно в любой момент вызвать. Иногда же они проявляются сами. Молодое лицо искажено издевкой; безумие горит в светло-синих глазах.