Сентябрь

Чего-чего, а вот храбрости генералу хватало. Ростиславский ездил сам, без водителя. И не только тогда, когда неофициально встречался с подозреваемыми. Он всегда сам водил свой УАЗик с нарисованной на дверце эмблемой гвардейской дивизии еще со времен Афганистана. И всегда он на­девал парадный мундир, длинную шинель с блестящими пуговицами, звенящие ордена и фуражку, приводящую на ум взлетно-посадочную площадку легких вертолетов.

Андрей Григорьевич Ростиславский, размышлял Вагнер. О нем он знал много. Фродо собрал когда-то обширную документацию об этом человеке, оперируя официальными источниками, а так же используя свои способности вламываться в различные базы данных.

Шесть лет в Афганистане, от лейтенанта до полковника. Хотя и замешанный в нескольких аферах, в суде никогда обвиняемым не числился. Всегда для него все складывалось как-то так удач­но, что свидетели и обвинители попадали на мины еще на этапе расследования. Из самых различных проверок Ростиславский вечно выходил чистеньким, как слеза. Под конец все уже знали, что прове­рять его, это занятие бесплодное и опасное. Каждый из неудачливых проверяющих клялся по­том, что как только он лично появлялся в подчиненном полковнику подразделении, душманы – словно по зака­зу – начинали ночной обстрел. Лица, в большей степени вовлеченные в дела Ростиславского, к тому времени уже полковника, незаметно усмехались, слыша формулировку "как по заказу".

Полковнику следовало отдать справедливость – он был чистосердечным патриотом, делаю­щим все возможное ради славы родины. Скупаемые у моджахедов гашиш и опиум переправлялись на Запад, прекрасно служа ускорению упадка декадентского общества; боеприпасы, которыми он рас­плачивался, всегда были просроченными, а калаши – старыми. Всегда он был глубоко уверен, что уроды в тюрбанах – это дикари, которых нет смысла освобождать, потому что, раньше или позднее, они сами начнут резать один другого. И необходимо делать все возможное, чтобы облегчить им эту задачу, чтобы они могли как можно быстрее и эффективнее выбить один другого. Недалекое будущее показало, как он был прав.

Вывод войск из Афганистана означал крах прекрасно начинавшегося бизнеса. Пришли тяже­лые времена, средства на счету таяли, армия становилась все более слабой. Единственным прият­ным моментом был генеральский чин, данный ему в знак боевого прошлого.

От скатывания в окончательный алкоголизм Ростислапвского спас знаменитый путч. В ходе него он встал на нужной стороне, не выполняя приказа вывести свою бригаду на улицы Москвы. Офи­циальная версия гласила, что посланника путчистов он лично разоружил и арестовал. Правда же была более прозаичной: в тот момент он был настолько пьян, чтобы набить морду всякому, кто по­смел бы помешать ему в продолжении любимого занятия. С того времени Ростиславский быстро по­шел наверх. Сначала Чечня, где он командовал дивизией. Там он прославился необыкновенной эф­фективностью в операциях против партизан. Глубоко разочарованный фактом, что с чеченцами дого­вориться нельзя, он резко взялся за них, проявляя несомненный тактический и стратегический та­лант. Чеченцы сами были виноваты, это же они сами торговали наркотиками и, считая всю республи­ку семейной собственностью, не желали ни с кем делиться. А единственная развивающаяся отрасль кавказского хозяйства, то есть похищения людей с целью получения выкупа, генерала никак не ин­тересовала.

Эта часть его карьеры была хорошо документирована. Если об афганских эпизодах ходили только слухи, то после кавказских успехов Ростиславский завоевал популярность. Он не был настоль­ко глуп, чтобы влезать в политические разборки, потому, любимый как коммунистами, так и национали­стами, являлся образцом солдата, который, защищая Россию, лично воевал с врагом. Это тоже было правдой: снимки генерала в люке въезжающего в аул транспортера или где-то на выдвинутой вперед позиции, среди разрывов, не были инсценированными. Ростиславский пострелять любил, а самое главное – он обладал везением. Он до сих пор верил, что дело всей жизни он еще сделает, война же была всего лишь интерлюдией.

Причем, война все более легкая, так как мафия может быть противником для полиции, но ни­как не для регулярной армии. А потом пришла скука, зрелищные успехи демонстрировать было все сложнее. И тут наступила еще одна счастливая лафа для генерала.

Шум двигателя УАЗ-а затих, брезентовый навес исчез за поворотом дороги. Вагнер вытащил пачку "кэмела" и закурил. Потом присел на сваленном дереве.

Разговор был странный. Не первый, так как встречались неоднократно. Ростиславский и не скрывал своих связей с контрабандистами. Это он был здесь законом, и все на границе исходили из простого положения, что с генералом жить можно. И действительно, он прекрасно понимал, что есть что в данном бизнесе. А Москва была далеко.

Вагнер со злостью затушил окурок, тщательно растер его на тропе подошвой тяжелого ботин­ка. Несмотря на врожденный цинизм и отсутствие иллюзий, после всякорго подобного разговора он чувствовал себя не в своей тарелке.

Чертово ханжество. Все то, о чем говорил Кудряш, все то, о чем сам , где-то глубоко в душе, передумал уже не раз и не два: будто бы вот ты уничтожаешь чудовищ и борешься со сволочами. Во имя, курва, принципов…

Быть может, но только по разрешению. Возможно, ты справился бы и без этого разрешения, без помощи. А может и нет. Ты ведь не проверял, потому что так как есть, было тебе удобнее. Тебе самому. Белкам… Ты выбрал одного из оккупантов, считая, будто бы он лучше.

Потому что так оно и есть…

Вагнер вытащил из пачки очередную сигарету, без какого-либо удовольствия затянулся. Он прокоптился, будто старая печная труба; в ходе часовой беседы выкурил половину пачки. Тем не менее, си­гарету не загасил.

Русские и их вечный бардак. Бардак привычный, с которым можно было и жить. Никакого тебе возврата демократии, переобучения, никаких судов и следствий. По справедливости разложенная на всех нищета, не большая и не меньшая, чем во всей России. Все в одинаковой степени голодные: русские солдаты, литовские поселенцы и местные. Отсутствие контрастов, как в центральной Польше огороженных колючей проволокой участков тех, кто подлизался к новой власти, добровольных отря­дов полиции, отсутствие репрессий…

Только лишь совместная бедность и совместное воровство. Совместный бизнес.

Он хотел сплюнуть. Не смог — пересохло во рту. Осталась лишь горечь никотина.

Совместный бизнес, совместные дела. Когда-то он сам себя уговаривал, что это неправда.

Фродо зашипел от боли: он набрал слишком много земли на лопату, ему хотелось засыпать мелкое углубление, появившееся в ходе утаптывания. Но растянутые мышцы отказались слушать, ру­коятка лопаты вывернулась из рук. Коротышка отбросил орудие труда, начал растирать предплечье.